— Если сердце ваше свободно, вы не будете иметь никакой причины отказаться от партии, которую мы намерены предложить вам.
— Как? Вы хотите…
— Партия такая блистательная, дочь моя, какой вы только можете пожелать. Мы выбрали молодого человека прекрасного собой, знатного, богатого, хорошо воспитанного, и, конечно, вы примете его благосклонно, когда он будет вам представлен.
Кристина вскочила.
— Вы ошибаетесь, — сказала она, — ваш прекрасный молодой человек, может быть, мне не понравится… Даже нет, я уверена, что он мне не понравится! Уверяю вас, что никогда за него не выйду!
— Но почему же, дочь моя?
— Представьте себе, что я не хочу выходить замуж, что я решила сохранить мою независимость; ваш прекрасный жених мне не понравится, я уверена в этом.
— Как вы можете это знать? Вы не спросили у меня ни о его имени, ни о его характере, ни о его положении в свете — ни о чем, что могло бы заставить вас принять такое решение.
— Что за нужда! Я не хочу его знать, я не хочу его видеть! Знайте, отец приор, и уведомьте других фронтенакских аббатов, что я никогда не выйду за молодого человека, о котором вы мне говорите.
Она разрыдалась. Приор вкрадчиво произнес:
— Будьте откровенны со мной, дочь моя. Отказывая столь завидному жениху таким решительным образом, вы, должно быть, обманули меня или обманулись сами насчет состояния вашего сердца. Признайтесь вашему другу: вы любите кого-нибудь, не так ли?
— Нет, нет, тысячу раз нет! — закричала Кристина, топнув ногой.
— Но если так, то по каким же причинам…
— Какая мне нужда до причин? Пусть это будет непобедимое предубеждение, каприз, если хотите!..
— Есть причина, по которой вы не признаетесь, дочь моя, — возразил приор со строгостью, — потому что она происходит от постыдного чувства. Несмотря на ваше отпирательство, клевета, о которой я говорил вам сейчас, заразила вашу душу и наполнила ее желчью. Если вы отвергаете план, составленный вашими опекунами для вашего же блага, то вы делаете это из ненависти к ним, из презрения к их власти. Все, что исходит от аббатства, для вас подозрительно и возбуждает ваше отвращение. Странная награда за столько забот и усилий! — прибавил приор с горечью.
Графиня де Баржак молча слушала его.
— Графиня, — продолжал приор с некоторой сухостью, — фронтенакский капитул и я не уступим тому, что, по вашему собственному признанию, всего лишь безрассудный каприз. Мы всегда обращались с вами с чрезвычайной снисходительностью, и вы видите, что произвела наша кротость. Отец ваш передал нам неограниченную власть над вами до вашего замужества, мы сумеем воспользоваться этой властью. Не упорствуйте же в том духе дерзости, который я считал укрощенным последними происшествиями; он причинил уже довольно несчастий, настало время положить этому конец. Приготовьтесь прилично принять жениха, который будет представлен вам в скором времени. Если из-за капризов, которые часто с вами случаются, вы захотите уклониться от наших приказаний, мы найдем средства заставить вас раскаяться в этом.
Может быть, приор, говоря со своей питомицей таким грозным тоном, не предвидел реакции графини. Кристина трепетала от негодования, лоб ее нахмурился, глаза сверкали, ноздри расширились. Можно было подумать, что сейчас она придет в неописуемую ярость; но сила воли преодолела эту внутреннюю бурю и, возможно, первый раз в жизни Кристина де Баржак умела сдержать, если не победить свой гнев.
— Отец мой, — сказала она голосом, несколько дрожащим, — вы предстали предо мной в новом свете — тем лучше: я предпочитаю это повелительное обращение лицемерной любви… Вас не обманули, сказав вам, что я изменилась со вчерашнего дня. Да, я глубоко, совершенно изменилась, и вы скоро увидите доказательство этому. Не бойтесь с моей стороны никакого непослушания, никакого прямого оскорбления; мое твердое желание не переступать границ того, что вы называете долгом, приличием; я буду вести себя, как подобает девице моего возраста и сословия… Только помните мои слова и передайте их фронтенакскому капитулу: никакой закон не принудит меня принять мужа, которого вам угодно будет выбрать для меня, я не приму его никогда. Никогда!
Она произнесла это слово с непоколебимой твердостью.
Приор посмотрел на нее с состраданием.
— Я должен довольствоваться пока вашим уверением, что вы будете жить как скромная девушка, — продолжал он. — Остальное придет после. Вы поразмыслите хорошенько, посоветуйтесь с вашим рассудком, и я уверен, что тогда и мужа, которого мы вам назначили…
— Я приму его вежливо, но не ожидайте ничего более. Да, я предпочту отдать мою руку последнему вассалу в моих поместьях, чем этому незнакомцу, которого я уже ненавижу!
— Согласитесь только познакомиться с ним, — сказал приор, улыбаясь. — А до тех пор удержитесь от преждевременных суждений. Но оставим этот предмет разговора, дочь моя, и перейдем к другому, который, может быть, будет не менее тягостен для вас. Несмотря на все наши усилия, не многие верят, что барон де Ларош-Боассо ранил сам себя на охоте. Люди, умеющие сложить один и один, вполне могут догадаться об истинных обстоятельствах этого дела! А для вашей репутации опасно, если пойдут слухи, вас порочащие…
— Да, вы правы, отец мой, — грустно сказала Кристина. — Я умру от стыда, если узнают… Но этот человек не будет настолько низок, чтобы разгласить свой собственный бесчестный поступок.
— Надеюсь, что нет, дочь моя; кажется, я могу также быть уверен в тех, кто знает вашу тайну; из них опасен лишь, может быть, Легри, но кавалер уверяет, что он так напугал его, что Легри не осмелится сказать ни слова. Но никто не сможет остановить людскую молву, если она подхватит ваши имена. Сам барон боится этого.
— Что же мне делать? Разве не довольно, что я принимаю этого подлеца в моем доме?
— Благоразумие и человеколюбие, дочь моя, требуют этой меры. Как в глазах света объяснить ваш отказ принимать человека, который опасно ранил себя ради вас же? Истолковать это было бы слишком легко… Но потерпите, дочь моя; барон оставит Меркоар, как только его можно будет безопасно перевезти.
— Отец мой, разве вы думаете, что он выздоровеет?
— Это известно лишь Богу, дочь моя; но для того, чтобы свет ни о чем не догадался, вы непременно должны скрыть ваш законный гнев против Ларош-Боассо, даже оказывать ему то внимание, которое больной гость вправе требовать от хозяйки… Например, было бы благоразумно, если б вы навестили его сию же минуту, так чтобы это знали все посторонние, находящиеся в Меркоаре; сплетники, таким образом, не нашли бы себе пищи.
— Как, вы желаете… Даже если б я не имела никакой причины избегать этого человека, разве это не было бы нарушением обычаев?
— Есть случаи, когда обычаи должны уступать человеколюбию. Это свидание покажется весьма естественным, особенно учитывая то, что два дня назад вы чуть ли не на руках отнесли в комнату моего племянника Леонса, бедного, незнатного юношу, который не имел никакого права на такую милость.
