– Я поднял на ноги весь отдел, чтобы вернуть вас к делу, – сказал шеф. – Всё хорошо, но последнее время вы ведёте себя дерзко, уклоняетесь от задания, пишете какую-то чепуху… Да, коллега, всё хорошо, но повесть не закончена. Как вы собираетесь завершить похождения своего… как там его… Пашей, звать? На заседании отдела мы решили, что главный герой погибнет под колёсами поезда! – Это уже было, нехарактерный поступок для такого жизнелюба. Мой герой – самоё торжество жизни, не всегда сахарной, конечно. Я хочу закончить повесть оптимистической песней… – Не надо. Он умрёт – если не под колёсами, то от землетрясения, от укуса крысы, от полиомиелита. – Это произвол, я протестую. – Ну хорошо, сделайте две концовки. Одну с колёсами, вторую… как хотите. Вы только что упомянули выражение «кредо писателя», пора и вам, коллега, высказать его. Читатель ждёт. Вот, просмотрите свежие газеты.
Я отхлебнул вина и не спеша стал просматривать толстые воскресные издания. Рецензии под заголовками «До каких пор?», «Терпенье может лопнуть», «Просим защиты» были напечатаны на уже (!!) выпущенные главы повести «Встречи с Артемидой». Там и сям пестрели призывы и эпитеты: «подонок рода человеческого», «изверг из банды пресловутых интеллектуалов», «прихвостень», «пигмей, сила которого приравнивается к силе ничтожной козявки», «лакей, использующий псевдолитературные приёмы для пораженческой пропаганды», «подпевала из банды убийц и шпионов», «авантюрист из карьеристской псевдотворческой клики», «пора сорвать с него маску реакционного выскочки со смехотворной теорией капитулянтства», «отпетый двурушник», «мошенник, погрязший в хамелеонстве», «атаман правых капитулянтов с крысиной псевдофилософией потерпит крах под натиском всесильной идеи Великого Добра»; особенно мне запомнились слова: «вам стоит только пальцем шевельнуть, и от него не останется и следа…»
Я растерянно спросил: это что, линч? Шеф весело возразил: выявление оппозиции. Не забывайте, что вы – под крылом Бюро, и повесть – это весомый вклад в наше (он в волнении привстал) дело, которое… Я зло перебил: дело, дело, а у меня, между прочим, кончились деньги… – Коллеги, вы и так перерасходовали положенное. Могу помочь из своих сбережений, если… вы… э… научите меня писать рассказы… – Зачем вам эта наука, экселенс? – Зачем, зачем… Я ведь не чужд простого, человеческого; представьте, прихожу в гости и, между прочим, бац на стол новый роман или пьеску, или отчечётываю нечто такое умное, этакое наподобие: влечение к женщине имеет истоки в отчаянии, а оно есть всегда поиск милосердия… Или: восторги любви! страшный аванс за агонию… – Но будем сдержанны, – деликатно перебил я шефа, – сдержанность – признак мужества.
Но шеф не замечал меня: О! когда же кончится моя смерть, и я снова стану свободным… Если бы повернуть время и сбежать из барака манекена идеи…
От последней цитаты меня прошиб пот: – Неплохо, неплохо, но в последней тираде вы перегнули. А вообще-то вы имеете склонность к слову… – Вот-вот, видите – имею, а высказать на бумаге… как написать про полёт птицы, как описать шевеление трав на раздольном лугу… – Начнём первый урок прямо сейчас! – Браво, подполковник, я позабочусь о вашем повышении… – Итак, урок номер раз. Возьмём тему труда… – Лучше о первой любви! – Хорошо. Только это коварная тема. Берём лист бумаги, перо и начинаем… – Да, начинаем. С чего начинаем? – Ну, естественно, с пейзажа, с чувства одиночества, герой идёт по большому городу и видит счастливые любящие лица, пошёл дождь. – Пошёл и ушёл… а! какой я наблюдательный. Дождь пошёл и ушёл. Но герой не замечает перемены погоды. Его что-то давит, он вот-вот зарыдает. – Сначала давит, а потом рыдает – чепуха. Надо обратить внимание на его внутренний мир. Что чувственность его рождена усердными чтениями лирических стихов и самой природой юности… – Но мы не пишем. Надо заполнять лист. Давайте без города и пейзажей, а прямо с дела. – Дело хозяйское. Начнём с дела. Он помог старичку перейти… – Нет. Он поцеловал её, и она вспорхнула всем телом… ээ… мда, и он снова поцеловал ей в уста, и лобзания эти такие юношеские… – Ошибка. – …пробудили в ней женственный корень… и она сказала: я до гробовой доски ваша, мой принц… и дальше они всю ночь любили друг друга и дальше миллион ночей и так далее до последнего вздоха… – На первый раз неплохо, хотя и кратко. – Краткость – сестра таланта, – любуясь в зеркало, щёлкнул заизумруденными пальцами экселенс. – Получится из меня писатель, а, полковник? – Так точно, мой экселенс! Давайте подведём итоги и внесём коррекцию в текст. Что значит: пробудить женственный корень? Я понимаю, о чём идёт речь, но упрямый читатель будет искать секрет столь резкой ассоциации в ботанических фолиантах. Слишком резок переход от поцелуя к танатологическому тезису… Миллион ночей – из научной фантастики. Не подана обстановка, не обрисован портрет. Не описан золотистый завиток волос над белоснежным… челом, которое в наши дни найти редко, но можно, так как жива ещё в душе нашего героя искра вечного поиска, тяжёлой охоты за счастьем… которое может пройти мимо нас… Стоп, это уже куплеты. – Ух, я даже вспотел. Однако, это действительно труд… – Без перемены интонации и паузы шеф вдруг произнёс: На вас готовится покушение… Это действительно трудное дело – писать талантливо… завтра не приходите в Бюро, они убьют вашего двойника.
Этой же ночью, сопровождаемый двумя телохранителями, я бежал из Питера на подводной лодке; бежал, чтобы закончить своё детище. Через месяц подводных мытарств, облысевший и зелёный, я был выпущен верхом на пустой торпеде к берегу Нового Света. Первый день на достославной земле… (Спасаясь от погони и спасая повесть в перестрелке с мафией, я потерял главы, повествующие о моих впечатлениях на американской земле, о выступлениях по телевидению, о съёмках фильма «Крепкий парень» по мотивам повести «Встречи с Артемидой», о речах в защиту шефа, о новых темнокожих друзьях, которые выловили меня с торпедой (она теперь находится в литературном музее), о встрече с Агафазией и о том, как неизвестные похитили меня и доставили прямо в кабинет экселенса.)
Меня привязали к стулу в абсолютно тёмной комнате и на протяжении примерно десяти-двенадцати суток громовым голосом задавали вопрос (фонограмма): «Где спрятана настоящая повесть?» После вопроса вспышка прожектора в глаза, пауза и снова вопрос. На мою просьбу позвать шефа ответили, что он оказался изменником и по собственной просьбе был подвергнут половой дезориентации. Сейчас всем в Бюро заправлял бухгалтер из отдела снабжения. За время моего отсутствия была проведена чистка рядов и операция по уничтожению повести. Но этого мало. В Бюро считали, что я обвёл их вокруг пальца (странное выражение) и подсунул фиктивную повесть, давным-давно напечатанную давно умершим автором, а свою, настоящую, спрятал. Мне также предъявили стандартное обвинение в психологической диверсии и добавили, что судить меня будет народ. Но до суда я буду подвергнут, как было сказано, «в собственных интересах» половой дезориентации. Здесь время вспомнить слова шефа (прогуливаясь по Саду): крепкой основой социального спокойствия является эндокринная стабильность, которая возможна только при отсутствии ощущения половой значимости, при полном уничтожении в индивиде ответственности за продолжение рода… Здесь кроется разгадка странных существ, мягко говоря, не того пола, и ответ на вопрос: чем же всё-таки занималось Бюро. Много позже я узнал, зачем им понадобилась настоящая повесть. Первое – доказать с её помощью вред литературы и заставить население сдать спрятанные книги, чтобы эндокринная стабильность могла быть дополнена душевным спокойствием. Второе – на реальном материале довести до совершенства «Инструкцию 3Б» (руководство по уничтожению психогенного возбудителя под названием Литература). Третье – выявить последнего (во всех смыслах) литератора и устроить показательную казнь. А пока меня посадили в кабинет, приковали к стене на ошейник и приказали закончить «стряпню» в два дня. Но два дня я только и делал, что спал.
