– Мама? – позвал из кровати Джей-Пи. – Ты что, плачешь?
– Нет-нет, милый, – ответила она, тут же утерев слезы. – Это просто луна светит. Красиво, правда?
– Иногда я сам луна. Когда сплю.
– Я знаю. – Она поправила локон на его голове. – Вот почему ты такой голодный по утрам.
Он улыбнулся, закрыл глаза. Аманда постояла над сыном, убедилась, что он заснул, удостоверилась в том, что ни плакать, ни рвать ее больше не тянет, и поплелась по темному коридору к себе в спальню, путаясь в мыслях, от которых никак не избавиться.
Ведь что, если она и вправду?.. О, ч-черт, неужели?
Она приложила ладонь к животу, не понимая, что конкретно должна ощущать в этом случае. Было бы крайне, бесконечно сложно объяснять людям, почему Джей-Пи так похож на своего братика или сестричку, не говоря уже о Клодин, от которой пришлось бы скрывать эту тайну целую вечность…
Да уж. Это была бы катастрофа.
Которой не будет. Потому что она не беременна. И все. Залет по случайному сексу, о котором сама же и сожалеешь, случается только в кино…
Хотя, конечно, в этом были бы и свои плюсы. Она так безумно любила Джея-Пи, что если бы у него завелся братик или сестричка…
Она вздохнула. Сколько «за», столько и «против».
– Но ты не беременна, – прошептала она, забираясь под одеяло и сворачиваясь поуютней. – Не беременна. Не беременна.
И в эту секунду звук повторился.
На этот раз он был гораздо отчетливей – глубокий, протяжный и такой неземной, что она выскочила из постели и подбежала к окну.
Но ничего не увидела, кроме все тех же автомобилей. Ничто не двигалось – ни на свету, ни в тени, хотя в некоторых углах потемнее вполне могло что-нибудь шевелиться. Но ее сердце чуть не выпрыгивало из груди, потому что звук этот раздался никак не с земли четырьмя этажами ниже. Он раздался прямо за ее окном. За которым конечно же не было, не стояло, не висело ничего, что могло бы издать такой стон, такой зов, такое рыдание…
Откуда б оно ни раздавалось, несомненно одно: это действительно было рыдание. Точнее, плач в старинном понимании этого слова, каким отпевают покойников, – возможно, не такой древний, как Египет, но древний, как этот лес, который кажется спящим, пока оттуда не слышно ни звука. И плач этот раздавался прямо за ее окном, неизвестно – чей и по кому, но разрывающий душу так, что она больше не стала сдерживаться и разревелась в подушку, потому что на сей раз это было правильно – рыдать, не жалея слез.
Ведь что может быть печальнее этого мира со всеми его нуждами?
Ей снова снился вулкан, но теперь вулканом стала она сама, и сама же себя терзала – да, терзала, именно это слово она повторяла во сне, – его руками сжимала свою голую спину, его пальцами проникала в свой бунтующий пах, его ладонями стискивала свою грудь, откидываясь на холмы и города под шеей и чувствуя, как это важно, чтобы вулкан открыл глаза, чтобы она увидела его взгляд, но, как она ни умоляла его, он отказывался, и глаза его оставались закрытыми, даже когда он вошел в нее, и не успела она возразить, как он уже делал с ней то, что и должны делать все вулканы, – извергался, извергался, как самый настоящий изверг, и от этого каламбура она расхохоталась во сне, продолжая позволять ему делать с ней все, что он хочет…
Она не стала просыпаться в этот раз.
Видимо, просто не захотела.
* * *
19 из 32
И вот настает последний день.
Она летит за ним на очередную войну. Земля расползается по швам, выплевывая лаву, огонь и пар, которые тянутся за вулкановыми любимцами, а те заполняют узкие улочки города, убивая мужчин, насилуя женщин и выбрасывая на дорогу младенцев.
Она проходит через всю эту бойню с грабежом и мародерством, поскальзываясь в лужах крови. Она плачет по этому миру – их детищу, которое никогда не было их детищем, плачет по своему любимому чаду, боясь, что потеряла его навсегда. Ей не хочется знать, правда ли это. Для них обоих это правда, и слава богу.
Вот только достаточно ли этого?
20 из 32
Вулкан воюет везде и нигде – все вокруг указывает на его вездесущее отсутствие. Вместо него самого она находит маленького генерала его армии, которому кажется, что он ведет солдат в бой, хотя конечно же «ведет» он их ничуть не успешней, чем звук горна – убегающих в панике быков. Его подбородок перемазан кровью врага, которого он только что пожирал.
Завидев ее, маленький генерал бросает врага и отвешивает ей учтивый поклон.
– Госпожа, – говорит он.
– Ты знаешь, кто я?
– Все знают, кто вы, госпожа.
– Ты сражаешься за моего мужа.
– Да, госпожа. – Он указывает на распотрошенного врага, который теперь хватает собственные кишки и запихивает обратно в живот. – Но и он делал то же самое. Мы все сражаемся за вашего мужа, госпожа.
– И ты не устал? – спрашивает она, летая над ним по кругу.
Он смотрит вверх с удивлением.
– Устал, госпожа, – отвечает он, истощенный и разочарованный.
– Ты не ищешь войны? – спрашивает она, подлетая к нему сзади.
– Нет, госпожа.
– Ты ищешь прощения.
Несколько секунд он молчит, но когда она подлетает к нему с лица, он вытягивается в струнку, очень гордый собой:
– Как прикажете, госпожа.
– Должна ли я прощать тебя? – спрашивает она в нерешительности.
Маленький генерал расстегивает форму и обнажает свою грудь:
– Как госпожа пожелает.
Она приближается к нему. Его глаза ничего не скрывают. Но она все еще не уверена.
– Это не делается из злости, – говорит она. – Это делается только из любви.
– Госпоже поможет, если я заплачу?
– Еще как.
Маленький генерал плачет.
– Спасибо, – говорит она, пронзает его грудь двумя пальцами и останавливает ему сердце.
21 из 32
Он не умирает. И даже не благодарит ее.
– А теперь я выгрызу тебе глаза, – говорит она по-прежнему неуверенно.
– Только прошу, госпожа, поскорее, чтоб я не мучился долго, – просит он, и в его словах слышится правда.
Но слова эти предлагают иной способ мучения, нежели просто смерть.
Она наклоняется, все еще в нерешительности, чтобы выгрызть ему глаза, но в последний момент замечает.
Там, внутри них, глубоко в прошлом, задолго до юности и рождения генерала, задолго до истории с их-миром-их-детищем, приведшим маленького генерала туда, где он теперь есть, в этот город-скотобойню, на это поле брани, там, глубоко-глубоко, полыхает зеленое пламя.
