Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Гулковский осмотрел кабинет, где состоится отречение. Парча на стенах, золотые лилии. Дубовый стол, тяжелый, с резной спинкой стул. На этот стул, за дубовый стол должен был сесть Президент, чья сломленная воля больше не противилась отречению и чья слабая, с дрожью рука должна была написать исторический текст и поставить под ним свою подпись. Лист бумаги с водяными знаками уже лежал на столе. Тут же лежала золотая ручка, украшенная уральским малахитом, которую Президент возьмет трепещущими пальцами.
Гулковский взял ручку и, улыбаясь длинной улыбкой, поставил в уголке листа малую точку, чтобы историки, рассматривая через столетие исторический документ, гадали, что бы могла означать загадочная точка, поставленная, быть может, самим Господом Богом. Отложил ручку, продолжал улыбаться, и крохотный пузырек на кончике его властного носа дрожал, как рубиновая капля.
Он осмотрел торжественный зал, куда должны были стекаться гости. Мрамор, оникс, позолоченная лепнина, хрустальные, как ослепительные солнца, люстры. В соседнем зале были накрыты столы. Крахмальные скатерти, фарфор, серебро, подсвечники, сверкающие бокалы и рюмки. Уже лежали на блюдах деликатесы, свисала из вазы виноградная гроздь. Толпились бутылки с винами. Отдельно на столике высился громадный торт, изображавший кремлевскую башню, украшенную ягодами, марципанами, мазками крема.
Гулковский отщипнул виноградину, разжевал, желая убедиться в ее сладости. Ударил серебряной ложечкой в хрустальный бокал, вслушиваясь в нежный звон. Пир был приготовлен на славу.
Гулковский сквозь стеклянную стену осмотрел арену, на которой готовилось небывалое байк-шоу с летающими мотоциклистами – действо, куда был зван Президент и которое должно было заманить его в роковой кабинет. На арене шли последние приготовления, сверкали какие-то зеркала, вспыхивали лазерные лучи.
Гулковский был доволен увиденным и пошел встречать гостей.
Хозяин дворца Джебраил Гусейнов был уже здесь. На этот раз он пренебрег экзотическими восточными халатами и тюбетейками. На нем был черный смокинг, малиновая бабочка, на пальце одиноко и лучисто сверкал бриллиант.
– Надеюсь, Президенту понравится? – ожидая похвалы, спросил он Гулковского.
– Бесподобно, Джебраил Муслимович! – ответил Гулковский, глядя на его бриллиант. – Вы станете директором Императорского алмазного фонда.
К парадному подъезду одна за другой подлетали великолепные автомобили, служители кидались открывать дверцы, помогали выйти гостям, представлявшим высшие слои общества.
Первым в зале появился митрополит, правая рука Патриарха, известный своей открытой приверженностью к «монархическому проекту» и связями с Ватиканом. Гулковский поспешил под благословение и, целуя маленькую, душистую руку пастыря, произнес:
– Великий день, владыка, великий!
– Первыми, кто об этом узнает, будут Святейший и понтифик, – ответил митрополит. – Ватикан приветствует возвращение России на традиционный монархический путь.
Следом появилась дама, руководившая верхней палатой парламента. Она была в мехах, в ушах, на груди, на пальцах сверкали бриллианты. Платье из тяжелого шелка открывало млечную пышную грудь. Лицо, без единой морщины, сияло девической белизной. Она милостиво улыбалась всем сразу, полагая, что каждый жадно ловит ее улыбку, почитает себя тем счастливцем, которому эта улыбка дарована.
– Вы прекрасны, как императрица Елизавета Петровна. – Гулковский целовал ее белоснежную руку. – Среди придворных дам вы будете самая восхитительная.
– Я волнуюсь, – прошептала дама. – Не оставляйте меня одну!
Появился генерал в парадном мундире, в орденских колодках и со Звездой Героя:
– Войска Московского гарнизона подняты по тревоге. Десантные войска приведены в полную боевую готовность, – отрапортовал он Гулковскому.
– Страна меняет кожу и особенно чувствительна в эти моменты. Вам, генерал, обещан пост Министра обороны.
Появлялись губернаторы, оплот государства, правители земель от Черного моря до Балтики, от Тихого океана до Смоленска. Обнимались с Гулковским, который владел в их вотчинах нефтяными полями, молибденовыми рудниками, сталеплавильными заводами. Лишь немногие знали о предстоящем деянии, но тревога и торжественность передавались всем, они исподволь выспрашивали, не последует ли какое-нибудь торжественное заявление по случаю юбилейной даты.
Депутаты Государственной Думы, сенаторы наполняли зал, собирались группами, перемещались под колоннами и люстрами. Раздавались хохот, возгласы, обнимались, охлопывали друг друга по плечам.
Знаменитые писатели, художники и артисты собирались своим кругом, шутили, острили, поглядывали на парадные, в золотых узорах двери, в которых должен был появиться Президент.
Служители разносили на подносах шампанское. Играла тихая музыка.
Руководитель главного телевизионного канала Евгений Франк был нервно возбужден. Двигался среди гостей, отвечал на рукопожатия, принимал льстивые похвалы от тех, кто мечтал появиться на телеэкране. Все это множество властных именитых людей было соединено заговором, о котором многие не догадывались. И поймут это, когда заговор потерпит грандиозный провал. Когда все эти столпы государства рухнут. Он один, Евгений Франк, знает, что они рухнут, рассыпятся в труху, как не раз бывало в русской истории, чреватой кровавыми переворотами и их подавлениями. И он, Евгений Франк, уже передал их всех, могучих и горделивых, в руки грозных судей. Все они станут жалко лепетать и оправдываться, и он, Евгений Франк, имеет над ними роковую власть, и от этого ему сладостно.
Но было и страшно. Он чувствовал, как сдвигаются глубинные плиты, на которых зиждется государство Российское. Доносятся гулы и скрежеты, земная кора ломается, и он, Евгений Франк, может пропасть и сгинуть среди грядущих потрясений.
Он улыбался, чокался с губернатором бокалом шампанского, обнимался с академиком, целовался с именитым художником. И ему чудилось, как сверкают люстры в зале Дома Союзов, прокурор произносит слова жестокого приговора, у академика на лице припудрен кровоподтек, у губернатора повисла, как плеть, перебитая рука.
Он подошел к Гулковскому:
– Я думаю, Президент, как всегда, опоздает. Будем начинать без него?
– Ты, кажется, взволнован? Слушай анекдот, – произнес Гулковский, глядя в бегающие глаза Евгения Франка. – Сидит Евгений Франк на телевидении в своем кабинете. Раздается звонок. Звонит человек, который хотел позвонить в церковную лавку, а попал в кабинет к Евгению Франку. Спрашивает: «У вас иконы есть?» Франк отвечает: «Нет икон». Тот спрашивает: «Куличи освященные есть?» – «Нет куличей». – «А свечи церковные есть?» – «Нет свечей». – «А что у вас есть? Куда я звоню?» – «Вы звоните на телевидение. У нас нет ничего святого!» – Гулковский расхохотался, ободряюще хлопнул Евгения Франка по плечу.
– Глупо, – произнес Евгений Франк и отошел.
В зале появился киноартист Николай Багряный. Его синие, слегка навыкате глаза излучали ласку и доброжелательность, какую излучают глаза государя при виде послушных подданных. Его русые волосы, пышные бакенбарды придавали сходство с царем Александром Вторым, столь любимым в среде либеральных интеллигентов, мечтающих о реформах. Он был одет в строгий сюртук с артистическим бантом, в петлице поблескивал двуглавый золотой орел. Движения были полны мягкости и величия.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
