– Мабрука! Ты знаешь так же, как и я, что Си-Измаил спрятал ее, чтобы заставить меня пойти на его предложение!
– Да будь же благоразумен, милый, – уговаривала она его, как капризного ребенка, – я люблю тебя, ты знаешь. Я не хочу, чтобы ты шел на ненужный риск. Недавно тебе угрожала опасность, и это я – Мабрука – отвела ее. Я сказала: «Подожди, дай ему образумиться. Мало ли что может случиться, что заставит его призадуматься!..»
– Так значит, ты в заговоре против меня! И для того, чтобы «заставить меня образумиться», вы принесли в жертву беззащитную девушку!
– Откуда ты это взял? Я лишь хочу убедить тебя, что я твой друг! – Последние слова прозвучали очень искреннее, и он это почувствовал.
Он задумался. Игра идет опасная, и ставки крупные. Можно ли воспользоваться оружием, которое дается ему в руки? Не обратится ли оно против него самого? Борясь за одну женщину, можно ли играть на чувствах другой?
Нотка нежности, прозвучавшая в последней фразе Мабруки, разрядила атмосферу. Мабрука близко придвинулась к нему и положила руки ему на плечи. Ее прямодушие, обаяние, ее доверчивость, запах, исходивший от нее, начинали кружить ему голову. Он чувствовал, как от ее близости огонь медленно разливается у него по жилам.
– Пойди к нему, милый! Тебе угрожает опасность, поверь мне, поверь!
– Я буду бороться с ним до последнего, но не уступлю!
– Смотри сюда! – она откинула угол хаика и обнажила свою шею.
– Видишь? Вот моя шея! А лица ты никогда не видел – не так ли? То же и с Измаилом. Он показывает руку, шею, лицо же – никогда! А если покажет – ты умрешь.
Она проговорила это с глубоким волнением, помолчала, а затем звонко рассмеялась и, притянула его голову, прижала ее к своей теплой нежной шее. Он, не помня себя, схватил ее в объятия. Но она ловко выскользнула, оттолкнула его и откинулась на диван, поправляя свое покрывало и платье.
– Риккардо! – низким грудным голосом позвала она.
Он не шевелился. Он боялся и ее, и самого себя.
– Риккардо! Мой мальчик! Мой дорогой! Иди сюда! Ближе! Совсем близко!
Его влекло к ней, вопреки рассудку. И стыдно было, что он лукавит с ней.
– Риккардо!
Руки ее обвили его шею, когда он опустился на колени подле дивана. Кровь бросилась ему в голову, в ушах звенело.
– Ты еще любишь меня немножко? – шептала она ему на ухо. – Ты не забыл?
– Это ты не любишь, раз не хочешь помочь…
– Потому-то и не хочу, что люблю, глупый! Ты – дитя! Капризное дитя, которое ни за что не хочет уступить! В таком пустяке! Я сделаю тебя богатым! Самым богатым в регентстве! И ты будешь любим, как никто в регентстве! А какие драгоценности ты станешь дарить мне! Черные жемчуга в память темных ночей, как жемчужины бесценных. И никто не узнает, откуда у тебя деньги. Он не выдаст никогда. Он – мудрый.
– Я не хочу денег, добытых таким путем. Я не продаюсь.
– Ребячество! – В ее голосе были почти материнские нотки. – Во имя чего ты это делаешь? Бредни! А мы боремся за вполне реальное, за нашу свободу!
– Свободу! – воскликнул он. – Я говорил уже Си-Измаилу – не освобождение, а сильнейшее порабощение готовите вы народу, собираясь поднять его во имя религиозного фанатизма, которому давно пора изжить себя!
– Если ты примкнешь к нам, ты можешь достичь высокого положения, а ты молод и должен быть честолюбив…
Он только головой покачал. Несколько минут царило молчание. Потом она заговорила снова, заговорила вполголоса, и в тоне ее была ласка.
– Помнишь, ты просил меня не так давно остаться с тобой, не плясать больше, быть только твоей?.. – Она притянула его к себе. – Хорошо, допустим, я соглашусь. Я буду плясать только для тебя, для тебя одного. Я дам тебе не одну, а тысячи ночей. Скажи, ты был бы счастлив? Я умею любить, как ни одна из ваших женщин. Мы уедем на юг, в Гафзу. Ты знаешь Гафзу? Там кругом пустыня, жгучая, как небо в полдень; тепло и мягко ночью на зыбучем песке. Мы разобьем там палатку. Ты будешь слышать, милый, крики шакалов по ночам, чувствовать дыхание знойного ветра; мы распахнем полу палатки и будем смотреть на огромное-огромное, все в звездах небо. А Сайд станет сочинять для нас поэмы. Потом мы побываем в прохладных оазисах, между гор, будем гулять под финиковыми пальмами, меж абрикосов и масленичных деревьев – там совсем райские сады. Я знаю там одну маленькую кофейню, где свежо, как в глиняном кувшине. Я знаю там одного флейтиста, который играет так, что заслушаться можно и целый день просидеть, не вставая с места. Целый день щелкает там домино, и пение никогда не умолкает. Перед кофейней растут лимонные деревья, и весной пахнет, как в раю. Ты проводил бы там дни, а ночью приходил бы ко мне. А я ждала бы и готовила тебе ужин, и мы ели бы… как в Карфагене… и я забавляла бы тебя, милый…
Она гладила его по голове.
– Надо уметь любить. Ты кое-что знаешь, но должен еще многому научиться. Я буду учить тебя, любимый. А когда я надоем тебе и потянет к жене – ведь ты скоро женишься, правда? – ты только слово скажешь, и я уеду далеко, далеко… Потому что, раз обед съеден – с ним покончено. Но, вспоминая то время, что ты провел со мной, ты будешь говорить: «Да, я был счастлив!» В старости будешь вспоминать. А в Тунисе, в древней сводчатой улице, куда не заглядывает никогда солнце, есть дом с зеленой дверью и старинной решеткой и фиговым деревом, выглядывающим поверх стены. Он обойдется всего в несколько сот франков. Туда ты будешь приходить ко мне, когда устанешь, когда загрустишь, когда потеряешь вкус ко всему окружающему – и я буду веселить тебя, как не сумела бы жена. Ты будешь покупать мне драгоценности, а я буду плясать в них для тебя. Я, правда, уж не очень молода, но я найду тебе молодую девушку, которую ты научишь всему тому, что узнаешь от меня. Потому что я старше тебя, а… когда обед съеден – с ним покончено…
Риккардо ощущал ее пальцы у себя на глазах, на шее и смотрел на нее, как в трансе. Он ничего не помнил, ни о чем не думал. Он придвинулся к ней ближе и сомкнул руки вокруг нее.
– Мабрука! Мабрука! Дай посмотреть на тебя без покрывала.
– Если я подниму покрывало, я нарушу свой обет и навлеку на себя несчастье!
Он сжимал ее в своих объятьях.
– Мабрука! Мабрука! Я не успокоюсь, пока ты не откроешь лица!
– Обещай, и открою, – помолчав, медленно сказала она.
В ушах у него шумело.
– Что я должен обещать?
– Что ты исполнишь то, чего он хочет – этот пустяк, – и примешь то, что он предлагает.
– Я не могу.
– В таком случае, не могу и я. – Тон у неё стал враждебным.
– Так-то ты любишь меня?
– Люблю, а потому и хочу, чтобы ты выбрал безопасный путь. Обещай…
Вместо ответа, он дернул черный шелк, закрывавший ей лицо. Шелк треснул. Она вскрикнула, отвернувшись, зарылась головой в подушки. Риккардо почувствовал, что его схватили сзади; на крик хозяйки в комнату вбежал негр. Риккардо не мог шевельнуться. Ничего не увидав, он потерял все и проклинал себя.
