Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
— Правда! — отвечала Надя. — Но недостаток средств заставил меня выйти оттуда и поступить в Литовский полк, где живут более скромно…
— Ах, и мой муж недавно получил назначение в этот же полк, — весело подхватила Зося, — и вы будете однополчане… Вот-то хорошо будет!..
И вмиг перед Надей очутилась прежняя шалунья-паненка, кружившаяся с нею в костюме эльфы пять лет тому назад в старом замке Канутов, и вмиг все далекое прошлое приблизилось разом к девушке-улану.
— А где же Юзек? — спохватилась она, и перед ее мысленным взором предстал образ розового юноши, с которым она делила солдатскую лямку прежних годов.
— О, Юзеф не то что ты! Он вышел в отставку, наш Юзеф, — оживленно рассказывала Зося. — Женился на Яде, помнишь, насмешнице Яде, старшей дочке дяди Канута?.. Теперь он зажил настоящим помещиком в старом замке. Ведь Юзя никогда не чувствовал особенного влечения к военной службе… Как только умер дядя Канут, он заменил его в доме, и лучшего хозяина и помещика трудно сыскать в окрестностях Гродно. Это не то что ты или мой муж… Да вот и он, кстати! — с гордостью добавила Зося, и вдруг по лицу ее пробежала счастливая улыбка.
— Казимир! Казя! — крикнула она оживленно навстречу приближающемуся к ним Линдорскому. — Узнаешь старого знакомого?
— Еще бы! — весело откликнулся тот и горячо пожал протянутую ему Надей руку. — Да и к тому же вы нимало не изменились за это время, пан поручик! Тот же молодой мальчик, каким были в дни вербунка — помните? — когда я впервые встретил вас в корчме в вашем синем казачьем чекмене. И потом мы так часто говорили о вас с женой… Она вас никогда не забудет… Вы спасли ее брата под Фридландом, и этого довольно, чтобы помнить вас во всю жизнь…
«О, милая Зося!» — хотелось воскликнуть растроганной Наде, и она с трудом удержалась, чтобы не поцеловать улыбающееся ей задушевной улыбкой личико…
Балу у Бенигсенов не суждено было продолжаться в эту ночь. Государь, сопровождаемый свитой, уехал; за ним разъехалась и высшая знать. Остался кое-кто из польского дворянства, но и тем как-то не танцевалось. С отъездом высочайшего гостя бал потерял всю свою прелесть.
Зал уже опустел наполовину, когда шеф литовцев, генерал Штакельберг, подозвал к себе Надю и, дав ей инструкции, приказал немедленно скакать к русским аванпостам.
— Скоро увидимся, — пожимая ее руку, произнес Линдорский, прощаясь с мнимым уланом. — Завтра я должен ехать принимать эскадрон от прежнего начальника.
— Прощайте, Саша! — произнесла ласково Зося, и глаза ее с нежным участием обратились к лицу девушки-улана. — Дай бог, чтобы эта война сошла вам так же благополучно, как и Прусская кампания. А я буду, так же, как и тогда, молиться за вас… за вас и за Казимира… Может быть, моя молитва будет угодна богу… — произнесла она с Невольной грустью, и глаза ее наполнились слезами.
И эти грустные глаза, и не менее их грустный голос всю обратную дорогу преследовали Надю. Ей чудилось в них какое-то страшное предчувствие, какая-то горечь печали… Что-то смутное надвигалось впереди, что-то роковое и неизбежное, как судьба…
Девушка уже не ощущала в себе той горячности и жажды «дела», какие испытывала в первый Прусский поход… И молодой задор, и юношеская пылкость отступили куда-то… Кровавые ужасы войны не казались такими пленительными, как прежде… В ее душе резкими, яркими, точно огненными буквами стояли три слова — единственное, что посылало ее в бой, — и эти три слова были: честь, родина, император…
ГЛАВА II
У костра. — Едва не открывшаяся тайна. — На разведках
Теплая, лунная, светлая ночь окутала природу, а заодно с нею и небольшую деревушку, около которой остановились литовцы эскадрона Подъямпольского.
На опушке соседнего с нею леса, у догорающего костра сидело четверо офицеров. Они тихо разговаривали между собою вполголоса, по привычке, несмотря на то, что неприятельские аванпосты были далеко.
Один из офицеров, высокий, черноглазый, с очень смуглым нерусским лицом и маленькими усиками над чуть выпяченными губами, лежал на спине и, закинув руки за спину, смотрел, не отрываясь, на серебряный месяц, выплывший из-за облаков. Он улыбался чему-то беспечной детской улыбкой, какой умеют улыбаться одни только южане.
— О чем задумался, Торнези? — окликнул его маленький, кругленький офицерик, сидевший на корточках у самого костра и ворошивший уголья концом своей сабли. — Пари держу, что унесся снова в свою благословенную Макаронию?! Скверная, братец ты мой, страна! Уж от одного того скверная, что позволила себя подчинить корсиканской пантере… Правду ли я говорю, Сашутка? — обратился маленький офицерик в сторону набросанных в кучу шинелей, из-под которой высовывались ноги в запачканных ботфортах с исполинскими шпорами.
Груда шинелей зашевелилась, и из-под нее выглянуло смуглое лицо поручика Александрова, или, вернее, Нади Дуровой, в ее уланском одеянии.
— Я не могу судить об Италии, не зная ее, — ответила она недовольным, усталым голосом. — И вообще, зачем ты разбудил меня, Шварц? Сегодня мне не грешно было бы выспаться как следует. Ведь моя очередь идти в секрет.[10]
— О, Италия чудесная страна! — продолжал между тем черноглазый офицер, все еще не отрывая взора от неба. — И я верю — придет час, и она жестоко отомстит зазнавшемуся врагу. Наша армия не велика, но она дышит воодушевлением и любовью к родине. Маленькие дети в самом раннем возрасте и те готовы сопровождать своих отцов для освобождения родины. Если перебьют мужчин — женщины встанут под знамена нации и возьмут оружие в руки, и лавры Наполеона будут посрамлены! — заключил он убежденным тоном.
— Не увлекайся, Торнези! — послышался сильный голос, и рослая фигура офицера словно вынырнула из мрака и приблизилась к костру. — Что можете сделать вы, когда мы, русские, сильные победами русские, отступаем перед «ним»!..
— Ах, не то, это не то! — неожиданно прервала вновь пришедшего Надя. — Это вовсе не отступление, не бегство. Верь мне, Чернявский! Вчера я слышал разговор Линдорского с Подъямпольским. Подъямпольский говорит, что план Барклая уже выполнен наполовину: заманить как можно дальше в глубь страны неприятеля, чтобы потом сдавить его как бы железными тисками. Вот он в чем заключается пока. И потом, сам государь желает как можно дольше избегнуть кровопролития, сохранить в целости войско. Потому-то мы отступили.
— Жаль! — произнес, поднимаясь с земли, черноглазый итальянец. — Очень жаль! Я горю желанием как можно скорее затупить мою шашку о проклятые кости этих французов… И мой брат тоже… Не правда ли, Джованини? Ты одного мнения со мной?
Тот, к кому были обращены эти слова, поднял с земли (он лежал у самого огня) лохматую голову и заговорил с заметным иностранным акцентом, искажая слова:
— О, чем больше искрошить этих синих дьяволов, тем больше надежды получить отпущение грехов. Когда они поймали нашего отца и повесили его, как дезертира, за то только, что он не хотел указать им расположение наших сил, и когда я увидел нашу рыдающую мать у его трупа, я поклялся отомстить, отомстить жестоко, во что бы то ни стало отомстить всем, кто носит французский мундир… И вот — час этот близок! Когда заговорили о войне с Россией, мы с братом пришли под ваши русские знамена и не только из чувства мести за гибель нашего несчастного отца, а за побежденную нашу страну, за милую родину, которая рано иди поздно, а должна воспрянуть… Пришли побеждать или умереть в ваших рядах… Но, верю, вы победите… вы победите, я чувствую это всеми фибрами моего существа!..
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
