Следователь ухмылялся и кивал, соглашаясь. Ему-то все эти прохиндейские ходы режиссера были более чем понятны. И в этом смысле он готов был положительно оценить помощь, оказанную ему со стороны адвоката и его московского друга, которого тот представил ему. Вызванная по их совету для проведения очной ставки, Инга Радзиня лихо расправилась с чопорным и самоуверенным режиссером, опустив его, что называется, ниже порога. И очень своевременным оказался их же совет составить фоторобот главного преступника — «шефа» — исключительно силами самого режиссера, чтобы окончательно сбить с него спесь и гонор. Кстати, потом отдельные детали можно будет подкорректировать, привлекая уже задержанных преступников: увидев, что полиция вышла на их «шефа», те сильно упираться не станут, зарабатывая себе определенные очки для последующего судебного разбирательства.
Разумеется, Марис Эдуардович Лацис и сам бы подошел к таким решениям, но, когда подсказка появляется в самом начале расследования, ею не каждый сумеет правильно и вовремя воспользоваться. А Лацис умел прислушиваться к советам старших и более опытных коллег.
Ковельскис только на допросе казался крепким орешком. Но, как выяснилось позже, он уже здорово «прокололся», когда в весьма недружеских, мягко выражаясь, тонах «понес» свою любовницу. Она сама в том охотно призналась, заставив его крепко понервничать. Считая себя, и видимо, не без оснований, крупнейшим театральным деятелем республики, режиссер, конечно же, не желал окончательно вешать себе на шею те события, причиной которых сам и явился. Чести они ему не могли принести. А женщина быстро и безжалостно поставила его на место, умело сняв с себя все его обвинения и уличив его во лжи. После ее ухода он уже больше помалкивал, подыскивая себе новые аргументы, с которыми у него было туго, судя по всему. И предложение принять участие в составлении фоторобота застало его врасплох. Ведь он же так ярко «живописал» свои впечатления от пребывания в доме уголовников, что сказать теперь: «Я не помню», — просто не мог. Никто б ему не поверил, и это было бы воспринято как нежелание помочь в расследовании. И он очень страдал от этого. Вот и надо было давить на него, пока не перегорел.
Режиссера быстро перевезли в Экспертно-криминалистический центр при Департаменте уголовной полиции, где его ждали специалисты, и те немедленно навалились на него с вопросами, не оставляя свидетелю времени на посторонние размышления.
А Лацис тем временем, зная уже, что теперь Ковельскис никуда не денется, вызвал на допрос Андриса Грибоваса. Из троих, задержанных в квартире женщины, этот, самый старший из них, Андрей Грибов, был при Советах сотрудником милиции в звании капитана. После освобождения Латвии он оказался совершенно не у дел и с бандитами связался, вероятно, по той причине, что ничего другого делать просто не умел — в той же милиции. Вот на него и решил надавить Лацис, как на более опытного из троих. Уж он-то точно должен знать о послаблениях, гарантируемых преступникам органами правосудия за их помощь следствию.
Именно эту главную мысль и постарался следователь донести до Андриса. Ему показалось, что тот и сам уже об этом подумывал. Прежде — ни одной судимости, явного криминального прошлого тоже не просматривалось. Профессия на сегодняшний день — развозил лекарственные препараты по заказчикам, давал рекомендации по части их употребления. Вроде никакого криминала. Он и теперь готов был отстаивать свою первую версию посещения квартиры госпожи Радзиня. Да, он привозил ей лекарственные снадобья, да, увидел в таком соблазнительном виде, фактически полураздетой, что, наверное, ни один нормальный мужчина не упустил бы возможности найти свой интерес на этом плодородном поле. Ну не получилось, так что же, казнить за это? Но тогда придется пересажать половину мужского населения!
— А господин Голомка, ваш напарник, тоже так считает? — поинтересовался, как бы между прочим, Лацис.
— Именно так. Я сам ему предложил. Такие женщины, как подсказывает мне опыт, не стесняются брать деньги за свои услуги.
— Превосходно. Поэтому вы и отправились по пожарной лестнице, с оружием в руках?
— Ну… — на миг замялся Андрис. — У нее мог кто-то уже быть. Нет, мы, разумеется, не стреляли бы, но припугнули, и он бы сам убежал! — Андрис улыбался, рассчитывая на понимание.
— Откуда у вас оружие?
— У меня от прежних времен, точнее, после разгона бывших органов, была возможность защититься от тех преступников, которые считали, что я мог поступить с ними несправедливо. А старых врагов хватало, мне часто угрожали. И пистолет был моим табельным оружием, каюсь, что я его не сдал. Но со мной ведь и поступили несправедливо, обидели, оскорбили мое человеческое достоинство, по сути выгнали на улицу…
— С достоинством — позже. А что, припугнуть-то пришлось?
— К счастью, нет, — убежденно заявил Андрис.
— А режиссеру тогда зачем угрожали, с колпаком на голове к своему «шефу» возили?
— Какого режиссера? — удивился Андрис. — Не знаю такого. Когда? Мы же к женщине собирались…
— А перед этим увезли к себе, где допрашивали, потом вернули домой, припугнули и — к женщине. Разве не так? А мы о вас уже прекрасно знали, когда брали в квартире сегодня рано утром. Ну, рассказывайте. Это уже куда серьезнее получается, чем по ночам женщин навещать с оружием в руках. Режиссер — фигура очень заметная. У него — огромные связи. И он решил это похищение не спускать вам с рук. А я уже получил указание от своего начальства — не церемониться. Мы недавно предъявили ваши фотографии господину режиссеру, и он легко вас опознал. И дал точное описание вашего шефа и его помощника. Составлены фотопортреты, сейчас их распространяют по всей Юрмале, в частности, и в Кемери. Так что задержание вашего шефа — теперь дело времени. Население посмотрит на эти фотографии и само сдаст нам этих преступников. Сейчас этим как раз и занимается полиция. Можете быть уверены, ваши «шефы» мелкую сошку, вроде вас, щадить не станут. В этой связи могу дать только один дельный совет: торопитесь. Вы работали в правоохранительных органах и сами знаете, какое послабление имеют те, кто сотрудничают со следствием. Тем более что ваши преступные намерения и действия нам теперь доказать ничего не стоит. Прекрасно известна вам и другая сторона вашей Медали. С милиционерами, пусть и бывшими, уголовники в местах заключения не церемонятся. Так что будете говорить или нет… подумайте, даю вам две минуты. После чего вызываю на допрос вашего напарника и делаю то же самое предложение. А потом и третьего, вы его тоже прекрасно знаете, Гуннара Пекелиса, вместе с которым убивали театрального художника Бруно Розенберга. А убийство — это… сами знаете. Я жду. — Лацис посмотрел на наручные часы и перевел взгляд на забранное решеткой окно.
— Буду говорить, — после короткого раздумья сказал Андрис Грибовас. — Только оформите как чистосердечное признание. На мне крови Бруно нет.
— А кто же из вас убил его? — Лацис и сам не ожидал, что его случайно высказанное предположение окажется правдой.
— Гуннар его пристрелил. Чтоб не мучился. Он и так был почти покойником. После аварии. Да там и санитар мог… — Андрис, похоже, проговорился и прикусил язык.
