Мы все проглотили свою долю, не ощущая ее вкуса.
В отчаянии за все это время наша четверка не проронила практически ни слова, и основными звуками, доносившимися до нас, были стоны, крики и мольбы о пощаде врагов Юсуфа, доносившиеся откуда-то сверху. Сам же Омар был невероятно силен и молчалив, когда швырнул нас в нашу нору без единого слова объяснения. Он казался скорее даже не жестоким, а безразличным, словно те страдания, за которыми он надзирал, так и не отложились в его маленьком мозгу питекантропа.
Все мы начали страдать от болезней. Люди не могут долго жить в мокрой вонючей яме, не вдыхая при этом зловонные испарения, содержащие, должно быть, все известные человеку болезни и недуги. Наши редкие крики о помощи или просьбы объяснить происходящее полностью игнорировались, и временами нам казалось, что о нас попросту забыли. Наше будущее было туманным, настоящее мучительным, а время ползло медленно, словно слизняк. Даже если бы мы решили предать свой флот и свои страны, у нас не было и этой возможности. Но и в этой беспросветной муке мы вчетвером снова поклялись хранить секрет зеркала, стараясь укрепить таким образом свой дух.
– Лучше эта яма, чем бесчестие, – прохрипел Кювье.
– Ни один англичанин не подвергнет опасности свой флот, – добавил Смит.
– И ни один американец не предаст интересы своей нации, – эхом отозвался Фултон.
– Хорошо сказано, – подтвердил я. – Хотя небольшие переговоры не помешали бы, если б мы только могли выбраться из этой слизкой ямы и отплатить им.
Они не ответили. Судя по всему, мои идеи их больше не интересовали.
Мы неоднократно пытались встать друг другу на плечи, чтобы дотянуться до устья колодца, но, даже построив ненадежную пирамиду с самым легким из нас Кювье наверху, мы не могли до него дотянуться. Лопаты, чтобы сделать кучу из песка, тоже не было, как не было и самого песка. Иными словами, не было возможности побега, как не было возможности послать о себе весть. Неужели они не хотели хотя бы получить за нас выкуп? Неужели они оставили свои попытки подкупить нас, чтобы выведать секреты Архимеда?
Но они все-таки сломили мою волю, хотя и совсем неожиданным способом.
Время исчезло, и наше существование в яме, казалось, длилось уже вечность. И вдруг, безо всякого предупреждения, в нашу яму с грохотом опустилась толстая ржавая цепь. Сверху раздался громкий глубокий голос Омара:
– Гейдж, наверх! Один!
– Это еще что? – спросил Кювье с ноткой подозрения в голосе.
– Может быть, меня они решили пристрелить первым? – Я, конечно, мог придумать альтернативы похуже – например, остаться в яме.
– Я слышал, что они предпочитают отрубать головы, – сказал Смит.
– Ах, вот как.
– Все происходит очень быстро.
– Неужели?
– Может быть, они хотят вас пытать? – не унимался Кювье.
– Итан, помните нашу клятву, – предупредил меня Фултон. – Мы не можем помогать им!
– И вы об этом помните, когда услышите мои крики.
С этими словами я схватился за цепь, обвил ее ногами и крикнул нашему мучителю, который рывком поднял меня, словно пушинку, протащив по склизким стенам нашей норы так, что я покрылся равномерным слоем грязи и помоев. К этому времени я уже ослабел от нехватки пищи и воды и с трудом держался за цепь. Мои компаньоны, конечно же, беспокоились за меня, но смотрели мне вслед с оттенком зависти, словно мое бренное тело возносилось в лучший мир, а не в бесконечное и безнадежное «сейчас».
Но я знал, куда направляюсь.
Властелин Темниц, казалось, заполнил собой все подземелье, скрипя желтыми зубами и источая смрад из своего кривого рта, а ладони его были толстыми и грубыми, словно подошва сапога. Он схватил меня за шею, словно котенка, приподняв и наполовину парализовав меня, и я не сомневался, что стоит мне осмелиться перечить ему, и он оторвет мне голову, словно бутон с тонкого стебля. Омар потащил меня по каменистому подземелью.
– Пытки на меня не действуют, – попробовал я заговорить с ним по-арабски.
Свободной рукой он залепил мне такую затрещину, что у меня зазвенело в ушах.
– Молчи, красавчик. У тебя еще будет возможность пошуметь.
Я решил, что следование его совету вряд ли что-нибудь изменит.
– Омар, у меня есть очень влиятельные друзья, у которых хватит денег не только для того, чтобы вытащить нас, ученых, отсюда, но и на то, чтобы обеспечить тебе безбедную жизнь, если ты пойдешь с нами.
Он остановился, держа меня на вытянутой руке, как котенка, и разглядывая, словно не верил своим глазам.
– Посмотри на меня. Мое место здесь. – Он толкнул меня так, что я со всего размаха врезался спиной в стенку тоннеля, и потащил еще грубее, чем раньше. – Я сказал тебе помалкивать. Ты только все усложняешь.
Он протащил меня мимо ужасных железных агрегатов, покрытых засохшей темной кровью, мимо тяжелых дверей с крохотными зарешеченными окошками, из которых доносился сумасшедший лепет. Как люди умудряются изобретать подобные места, не говоря уже о том, чтобы заправлять ими? Мы свернули в боковой крысиный ход, и он протолкнул меня впереди себя в новую камеру, освещенную лишь светом, проникающим сквозь тонюсенькую щель высоко-высоко над нашими головами. Этот одинокий луч света лишь подчеркивал темноту этого грота, потолок которого был черным от дыма факелов, горящих здесь последние две тысячи лет. В центре камеры стоял грубый деревянный стол с кандалами по углам. По одну сторону от него краснел кузнечный горн с кипящим горшком, от которого исходил тлетворный смрад. На углях лежали раскаленные докрасна железные инструменты. Последние остатки моей храбрости, большими запасами которой я и так никогда похвастать не мог, улетучились.
Меня кинули на стол и крепко приковали цепями; мое горло, живот и мужское достоинство оказались на виду, в полном распоряжении этого монстра и его жестокости. Я никогда не чувствовал себя столь беззащитным. Крохотное окошко лишь ухудшало ситуацию, напоминая мне о том, что там, снаружи, есть другой мир. С балки надо мной свисали металлические инструменты, призванные колоть, резать и терзать, и мне нестерпимо хотелось закричать, хотя мне пока что не причинили ни малейшего вреда.
– Скоро ты будешь говорить, говорить так много, как никогда и не подумал бы.
Омар, методичный, словно врач, поддул мехами воздух в горн, выдув из него хоровод искр. Он надел тяжелую кожаную перчатку, приподнял с углей железный прут, нечто вроде кочерги для камина, и поднес его ко мне, беспомощно ожидающему своей участи, держа раскаленный металл прямо перед моим лицом.
– С каждым разом я учусь все дольше продлевать боль. Жертвы могут жить многие дни. Да, Омар уже не такой неуклюжий, как был когда-то! – Он с удовлетворением кивнул. – Пока дойдет очередь до последнего из твоих друзей, я уж позабочусь о том, чтобы они продержались как можно дольше, так долго, что им станет скучно, пока они, наконец, не умрут.
