Книга Арена XX - Леонид Гиршович

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124

Марк Захарович поспешил к жене. Он так и не опрокинул стопочку и не закусил мухомором, на что живейшим образом уже настроился.

– Соломинка…

– Иди ешь. Ты же пришел сюда поесть, так иди.

– Я понимаю, родненькая, тебе тяжело.

– Вы? Что вы понимаете? (Убийца маленькой Эльси Бекманн: «Кто вы? Что вы? Кто вы вообще, чтоб меня судить?».)

– Пойдем… Поехали домой, – говорил Марк Захарович. – Лилечка там нас ждет…

Он имел неосторожность коснуться слабейшим касанием ее локтя, который мгновенно выстрелил, как пружина.

– Так она тебя и ждет… мала еще, пусть подождет. Родного отца можно и подождать. Или ей не терпится?

Когда это началось? Только сейчас Марк Захарович произнес приговор себе: больна. Это как перейти рубикон. До того ничего не хотел видеть. Разносторонняя, чувствительная, артистическая. В альковной полутьме всякое было. Можно сказать «полутьма», а можно сказать и «полусвет». Но если честно, то никаких «полу»: или лед или пламень. Если совсем честно, то лед преобладал, и Марку Захаровичу не то что в излишествах – в хлебе насущном отказывалось. Или такой случай. Лилечка рассказывает: зашла к дяде Ване, а там этот писатель… ну, у которого теперь не рот, а «голден гейт»… Трауэр. Заговорили о его книге, и он сказал, что любовь толкает на путь классового предательства. Саломея Семеновна, едва это услыхала, привела с кухни Клавдию и толкает к Марку Захаровичу: «Поцелуйся с ним… Нет, поцелуйся. Не хочешь? Я толкаю тебя на путь классового предательства?» – «Мама, ты что! Это шутка». А Клавдия обиделась: «Шутки над другими шутите». Убежала, заперлась в уборной. «Больше не приду к вам». Потом помирились, ушла с карманом сахара.

– Соломинка… Ну смотри, как я тебя прошу… Ну поехали домой…

– Где вы взяли дом? Он убежал на курьих ножках. Там теперь всеобщий клоун всем заправляет. Эй, всеобщий клоун! Пустишь Христа ради? Смотри, сбежал…

Дядя Ваня, едва дохнуло преисподней, сразу – от греха подальше: так застенчиво выходят, когда не говорят и не спрашивают «куда?» – а вернуться позабыл.

– Ну и пошел к богу в рай…

Она вывалила картошку в таз с кутьей, схватила железный поднос и стала бить по нему ладонью и петь на цыганский манер:

Тебя атанимут у меня-а,

Ты ведь не мой, ты ведь не мо-ой…

– Что сидите, мамаша? – говорила она Анфисе Григорьевне. Присоединяйтесь ко мне.

А как лег в могилу царь,

Ветер только прошептал,

И неслося за дубровами

Колокольцами лиловыми.

Анфиса Григорьевна хоть и не сразу, но все же воспротивилась: что за веселье, что все это значит? А тут еще пианистка, колебавшаяся, не создать ли музыкальный фон – «Смерть Озе» и т. п. – решила из чувства приличия подыграть.

Фесенков объяснил Анфисе Григорьевне:

– Того… – пальцем у виска, как отверткой. Никогда не показывай на себе.

Анфиса Григорьевна удовлетворенно кивнула[29].

Не считая Шерешевского, пианистка – единственная, кого НАТЕС держал на жалованье. Раньше Мария Вениаминовна Жидовецкая играла в «Иллюзионе», но часто мимо клавиш, и ее перестали звать. Сама она объясняла это происками одного афериста. «Разве до войны такое было бы возможно? – понижая голос: – А все остальное… да чего там…» И в тысячу первый раз принимается рассказывать, как приехала Андреева-Дельмас, а у ее концертмейстера случилось пищевое отравление, и она, Маня Жидовецкая, спасла вечер: без репетиции, с листа хватала труднейшие… да чего там… Андреева-Дельмас ахнула.

Что-то, однако, следовало предпринять. С разных мест к Шерешевскому поспешили сразу семеро и, озабоченно пошептавшись, стали исчезать за дверью. Загибаем пальцы. Коська Бережков, по пьесе 1-й подручный Пристава, по жизни воспитанник коммуны имени Карла Либкнехта, в прошлом игумновский беспризорник. Таисия Которович, работала сменной нянечкой в роддоме, в пьесе у нее роль 3-й мамки («Тась, а бывает хоть раз, чтоб девочка без своего причиндала на свет появилась?» – духарится курсант Грошиков, еще один царев гонец). Амина Юсупова (Набольший Боярин) – дочь сестры-хозяйки лечебно-оздоровительного комплекса «Речник», потом они перебрались в город, отец у Амины в пожизненной командировке. Вандея Постникова – Царь Никита (Вандочка в той же школе, что и Лиля – имени Студента Ульянова, двумя классами старше, уже есть шестнадцать). Режиссерский щелбан по носу самодержавию: самодержец и его боярин – бабы. В НАТЕС мужчин не хватало, но зрители привыкли и не замечали, когда на мужских ролях используется женский труд. Пристав тоже говорил голосом Подзюбанихи, жены старшего лектора Казанской военно-политической академии Подзюбана («Если завтра война…» Составитель Подзюбан С. А.). 2-го посадского («просыпаюсь в Соловках») играла Маруся Большакова-Коц – Титенька. Выдавала Титенька книги в библиотеке «промкооператоров». Хорошо, когда хобби у тебя по месту работы. Седьмая – посадница болванок в печь на номерном заводе Варька Балуева. Варя занята в массовке, но у нее большое будущее, очень фактурная: «Господи! Только бы супруга не лишили того, что может составить счастье целой жизни».

Итого семеро – Бережков, Которович, Юсупова, Постникова, Подзюбаниха, Большакова-Коц (Титенька) и Балуева – отправились к администраторше концертного зала ДК, в кабинете которой был установлен телефон.

«Отправились…» Затрусили, наперебой дыша. Это на другом конце корабля-нефа. В бывшем алтаре. В те поры и на низеньких руководящих должностях, как на пеньках, сидели мужчины. Женщины, чтобы не нарушался гендерный баланс, профессионально «мужали» – осваивали профессии землекопов, строителей, свою женственность же брали в рамочку под стекло и первые на нее молились (и продолжают). Администратор в юбке представлял собою не меньшую диковинку, чем администраторша в брюках. Чувство самосохранения удерживало эту диковинную тетку на высоте того комедийно-фильмового образа, который прописан администратору. Хочешь жить, походи на свою карикатуру. Покуда ты объект дружеской критики, ты в границах допустимого. Отсюда нескончаемое: «Больше критики! Где критика!». Это как: «Хочу жить!». Как прикидываются Иванушкой-дурачком, так прикидывалась она (скорей всего, прикидывалась) вместилищем всех пороков молодой советской бюрократии, которую разят стрелы юмора и сатиры.

– Товарищи, куда вы хотите, чтоб я протелефонировала? Вызвала карету скорой помощи? Что я им скажу? Сошла с ума артистка, потому что поет песни во Дворце культуры? Что во Дворце культуры справляют поминки? Этак, знаете, товарищи, меня саму увезут на Арское поле.

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124