– Хорошо, – рассеянно ответила Саба. Она мысленно прокручивала свои песни.
– Дорогая, – сказала Арлетта, садясь рядом с ней; на ее лбу выступили бисеринки пота. – Будь ангелом, поправь мою тиару. – Ее лицо заметно побледнело. – Спасибо, лапушка. – Она чмокнула ее в щеку. В ее дыхании присутствовал слабый запах алкоголя.
– Все в порядке? – спросила Саба.
– Да. Только я в сильном мандраже, – ответила Арлетта. Ее первым номером была пародия на Жозефину Бейкер[77], и она надела на голову бутафорский ананас. – Старый приступ медвежьей болезни; у меня так бывает, особенно в начале турне.
– Crepi il lupo! – сказала Саба, сжав ее руку.
– Что-что?
– Мой старый учитель пения любил так говорить перед тем, как поднимется занавес, – пояснила Саба. – Это лучше, чем традиционное пожелание сломать шею или ногу[78]. Сначала он говорил мне «in bocca al lupo», то есть «в волчьей пасти» по-итальянски, потом мы стали говорить «Crepi il lupo» «Да сдохнет волк!».
– Ну, мой волк жив! Он чертовски брыкается, но я тряхну его за загривок. – Арлетта обняла Сабу за шею и проговорила сдавленным от волнения голосом: – Спасибо тебе.
– За что?
– За то, что ты такая замечательная подруга.
Через полчаса послышался голос:
– Готовы, девочки?
– Готовы.
– Янина готова?
– Надеюсь, что готова. – Янина натирала туфли мелом.
Арлетта стояла с ананасом на голове, прикрепленным двойным рядом заколок-невидимок.
– Crepi il lupo! – Она направилась к шаткой сцене. Началось их первое настоящее выступление.
Если сделать скидку на условия пустыни, переносная сцена выглядела совсем неплохо. На ней пульсировали красные огни, и она казалась сказочным островом среди рядов палаток, грубо сколоченных бараков и ангаров, бочек с горючим и забора из колючей проволоки. Саба поднялась по ступенькам в заднюю часть сцены, выглянула из-за пропыленного занавеса и увидела ряды за рядами солдат, терпеливо сидевших под звездным небом. Были там и сестры милосердия в военной форме; они стояли в проходах возле своих пациентов, привезенных на каталках.
За кулисами на доске был написан порядок номеров. «Банановые Братья», потом Вилли, потом Янина и она. У нее бешено колотилось сердце, а на зубах скрипел песок. Вот он, долгожданный момент. На другой стороне сцены стоял Бэгли. Когда он посмотрел на нее, она вскинула подбородок, выпрямила спину и выбросила из головы все, что он говорил о ее недостатках, – сейчас нельзя было думать ни о них, ни о пакетике с рвотой в самолете, ни о чем другом, кроме предстоящего выступления.
Бэгли поднял руку и одними губами сообщил – «пять минут». Потом улыбнулся ей и с непринужденной грацией прошел между генератором, прожекторами и занавесом. Подошла Арлетта, встала, скрестив руки, потом что-то станцевала на одном месте.
Бэгли резко опустил руку. Заиграла какая-то залихватская, крякающая мелодия. Вилли выскочил с сачком на сцену и стал ловить в огнях прожекторов пляшущих насекомых. Концерт начался.
«Леди и джентльмены, держитесь за ваши шляпки и шляпы, потому что мы здесь, несравненные и великолепные, собственной персоной, из Каира и Орпингтона. Сегодня нас немного… но хорошего понемножку, так что приготовьтесь к чудесам и востооооргам!!!!»
На сцену выскочил Богуслав в голубом блестящем наряде и сделал сальто в двух кругах янтарного света. В зале раздались рев и хохот, когда Вилли, пытаясь ему подражать, сделал шаткую стойку на руках. А Богуслав сделал сальто за сальто – одно, второе, третье, четвертое, пятое. Появился Лев и подбросил его в воздух, словно легкий мячик. Эй! И вот уже сияющий Боггерс балансировал наверху пирамиды, тряс коленками и изображал испуг, чтобы показать, какие они блестящие артисты. Взглянув на стоявших за кулисами девушек, он подмигнул им, и они подмигнули ему в ответ.
– Браво, Боггерс! – крикнула Саба и послала ему воздушный поцелуй. – Магнификато!
Теперь смеялись и больные на каталках; на их лицах играли отблески красных огней. Неистово аплодировали и ходячие раненые, сидевшие на неудобных складных алюминиевых стульях. В воздухе уже повисла синеватая дымка от сигаретного дыма.
На сцену снова выскочил Вилли и отбарабанил несколько шуток. Появилась Янина, и он бегал за ней с сачком, когда она порхала под небом пустыни зеленой бабочкой, металась по сцене, словно отчаянно искала бабочку-самца, чтобы спариться с ним под хор из «Шахерезады». Мужчины с тоской смотрели на нее.
Саба услышала гаснущие звуки скрипки, и ее сердце застучало еще сильнее. Из-за кулис она видела, как Янина, взмахивая тонкими руками, грациозно убежала со сцены, и поразилась, насколько та преображалась на сцене – совсем другой человек. Ее имя уже стерли с доски.
– А-а тепеееерь выыыступит нааашаа крааасааавицааа… – Вилли появился на сцене в мешковатом костюме, пошатываясь и держась за горло. Бросил быстрый взгляд за кулисы, чтобы убедиться, что она там. – Пугггающщще пррреееелестная, нашшша маленькая певчччая птичка, мисс Саба Таркаааан!!!
Арлетта стояла рядом с ней и теперь стиснула ее руку и легонько подтолкнула к сцене.
– Давай, детка, срази их наповал, – прошептала она.
Саба почувствовала легкое дуновение ветерка, когда Богуслав и Лев подняли ее, пронесли сквозь красные и желтые огни и поставили в центре сцены. Потом простерли к ней руки, словно тычинки к пестику. Бэгли уселся за пострадавшее фортепиано – в направленном на него прожекторе роились тучи темных насекомых. Он поднял руку, сыграл пару аккордов, и они вместе запели «Будьте счастливы»[79].
Со сцены столько всего видно: коричневые от загара лица солдат; вот раненый приподнялся на каталке, сияет и машет рукой. Саба опрометью бросилась в глубину песни, ей нравился ритм с синкопами, которые лукаво вводил Бэгли, чтобы мелодия не звучала слишком скучно и незатейливо, нравился и ее собственный полнозвучный финал, когда она запрокинула голову и, глядя на Млечный Путь, громко завершила песню. К концу выступления от нее шел пар, а зрители орали и топали. Она взглянула на Бэгли и, когда тот выставил вверх оба больших пальца, с облегчением перевела дух. Тут же ее захлестнула жаркая волна триумфа. Неплохо, а?
Когда Бэгли заиграл игривую версию песни «Вероятно, ты была прелестным ребенком»[80], зрители застонали, заревели, затопали, а она танцевала и пела о том, как любовь сводит с ума юных девушек. Бэгли, несмотря на его личное неприятие сахарина, постоянно напоминал им, что надо подчеркивать сентиментальность этой песни.
