X
— Себастьян, привет! Входи.
Хохгарт потрепал меня по плечу, я в ответ шлепнул его по плечу, он посмотрел на меня так, будто мы лучшие друзья, я улыбнулся, будто поверил. Он был хозяином галереи, где проходил сегодняшний вернисаж, иногда пописывал критические статьи, случалось, не брезговал рецензиями на выставки, которые устраивал у себя, это никого особенно не трогало. Он щеголял в кожаной куртке, волосы у него были длинные, жидкие.
— Квиллинга пропустить нельзя, — начал я. — Позвольте представить вам… — я на мгновение замялся, — Мануэля Каминского.
— Очень рад, — сказал Хохгарт и протянул руку; Каминский, маленький, опирающийся на трость, в шерстяном свитере и уже изрядно помятых вельветовых штанах, стоял рядом со мной и никак не реагировал. Хохгарт опешил, потом хлопнул его по плечу, Каминский вздрогнул, Хохгарт ухмыльнулся мне и пропал в толпе.
— Что это было? — Каминский потер плечо.
— Не обращайте на него внимания. — Я смущенно проводил Хохгарта взглядом. — Совершенно ненужный человек. Но несколько интересных картин я вам обещаю.
— Вы думаете, меня интересуют интересные картины? Вы что, в самом деле притащили меня на выставку? Я всего час назад принял снотворное, уж и не знаю, жив ли я еще, а вы меня сюда привозите!
— Сегодня открытие, — сказал я нервно и закурил.
— Моя последняя выставка открылась тридцать пять лет назад в Музее Гуггенхейма. Вы что, спятили?
— Всего на несколько минут. — Я потащил его дальше, люди расступались при виде его трости и очков.
— А Квиллинг-то своего уж точно добился! — выкрикнул Ойген Манц, главный редактор журнала «ArT». — Вот слепцы к нему пожаловали! — Он секунду подумал, а потом изрек: — Благотворите не видящим вас. — Он так расхохотался, что вынужден был поставить бокал на пол.
— Привет, Ойген, — начал я осторожно. С Манцем важно было поддерживать хорошие отношения, я очень надеялся получить постоянное место в его журнале.
— Благотворите не видящим вас, — еще раз повторил он.
Стройная женщина с выступающими скулами погладила его по голове. Он отер слезы и окинул меня затуманенным взглядом.
— Себастьян Цёльнер, — представился я. — Ты меня еще не забыл?
— Ну разумеется, — ответил он. — Как можно.
— А это Мануэль Каминский.
Он перевел осоловелый взгляд с меня на Каминского, потом снова на меня:
— Ты что, серьезно?
По телу у меня разлилось приятное тепло.
— Конечно.
— Вот это да! — восхитился он и отошел на шаг. Какая-то женщина позади него застонала сквозь зубы.
— Простите, что здесь происходит? — спросил Каминский.
Ойген Манц подошел к нему, наклонился и протянул руку:
— Ойген Манц. — Каминский не реагировал. — «ArT».
— Что? — переспросил Каминский.
— Ойген Манц, журнал «ArT», — повторил Ойген Манц.
— Да что здесь происходит? — снова проговорил Каминский.
Манц бросил на меня нерешительный взгляд, все еще протягивая Каминскому руку. Я пожал плечами и многозначительно уставился в потолок.
— Дело в том, что я слеп, — пояснил Каминский.
— Конечно! — с готовностью подтвердил Манц. — То есть я хочу сказать, что я это знаю. Я все о вас знаю. Я Ойген Манц из «ArT».
— Да, — согласился Каминский.
Манц отважился убрать руку.
— Что вас сюда привело?
— Я и сам хотел бы это знать.
Манц расхохотался, снова отер слезы и воскликнул: «Да такого просто не бывает!» Как вкопанные застыли двое с бокалами в руках: редактор теленовостей Верена Мангольд и сам Алонзо Квиллинг. Когда мне в последний раз случилось его видеть, он носил бороду; теперь он был гладко выбрит, с косичкой и в очках.
— Смотрите! — провозгласил Манц. — Мануэль Каминский.
— Какой еще Каминский? — спросил Квиллинг.
— Да вот он стоит, — настаивал Манц.
— Кто? — удивилась Верена Мангольд.
— Не может быть! — поразился Квиллинг.
— Да я же говорю!.. — выкрикнул Манц. — Господин Каминский, это Алонзо Квиллинг, а это… — Он неуверенно взглянул на Верену Мангольд.
— Мангольд, — поспешно сказала она. — Вы тоже художник?
Подойдя к нам, Хохгарт обнял Квиллинга за плечи. Тот вздрогнул, вспомнил, что выставляется у Хохгарта, и не стал возражать.
— Вам нравятся картины?
— Это сейчас не важно, — откликнулся Манц. Квиллинг испуганно смотрел на него. — Это Мануэль Каминский.
— Знаю, — отмахнулся Хохгарт и взглядом поискал кого-то в толпе. — Никто из вас не видел Яблоника? — Он сунул руки в карманы и ушел.
— Я пишу о Мануэле книгу, — объявил я. — Поэтому мы, конечно, должны…
— Я поклонник вашего раннего творчества, — сказал Квиллинг.
— Вот как? — удивился Каминский.
— Поздние вещи я как-то не очень понимаю.
— Это ваш пейзаж с лугом в галерее Тейт?{22} — спросил Манц. — Он меня просто сразил!
— Это не я, это Фрейд написал, — поправил его Каминский.
— Фрейд? — переспросила Верена Мангольд.
— Люсьен Фрейд.
— Прошу прощения, — не растерялся Манц. — Sorry!
— Я хочу сесть, — сказал Каминский.
— Дело в том, — важно пояснил я, — что мы здесь проездом. Больше я открыть пока не вправе.
— Добрый вечер! — сказал седой человек.
Это был Август Вальрат, один из лучших художников страны. Знатоки его ценили, но ему как-то не везло; так уж получилось, что ни один крупный журнал о нем не написал. А теперь он был слишком стар для популярности, что поделаешь, он уже давно занимался живописью и упустил свой шанс прославиться. Он был лучше Квиллинга, это все знали. Он тоже это знал, и даже Квиллинг это знал. И все-таки галерея Хохгарта никогда бы не устроила его выставку.
— Это Мануэль Каминский! — провозгласил Манц. Тоненькая женщина положила руку ему на плечо и прильнула к нему, он ей улыбнулся.
— Да он ведь давно умер, — поразился Вальрат. Верена Мангольд шумно ахнула, Манц отпустил свою подругу, я испуганно посмотрел на Каминского.
— Если сейчас не сяду, то точно умру.
Я взял Каминского под локоть и подвел его к расставленным у стены стульям.
— Я пишу биографию Мануэля! — громко объявил я. — Поэтому мы сюда и пришли. Мы с ним. Мы.
— Прошу прощения, — вмешался Вальрат. — У меня это невольно вырвалось, вы ведь живой классик. Как Марсель Дюшан{23} или Брынкуши{24}.
