Нет, дорогой друг. У нас нет никаких оснований опасаться. Если барон обнаружит подмену, он будет помалкивать об этом. Я знаю это наверняка.
– Но ведь Брэдбери купит подделку! – возразил я.
– Ох, Уотсон! – шутливо проворчал Холмс и от души расхохотался. – Кулон принадлежит к коронным драгоценностям скандинавского королевского дома! Этот человек отлично знает, что приобретает его незаконно. Все, что я могу сказать: caveat emptor[88]. Весьма разумный совет для всякого, кто покупает вещи сомнительного происхождения. Вы, конечно, уже поняли, что благодаря непредвиденному развитию ситуации нам больше нет нужды лезть в окно. Мы можем выйти через дверь, как все цивилизованные люди, и я чрезвычайно рад этому обстоятельству.
– Я тоже, – от всего сердца согласился я.
– Кстати, – добавил Холмс после того, как положил футляр с фальшивым камнем Густафсона в ларец Медичи, – вы заметили эмблему на крышке ларца?
Будучи в тот момент отвлечен Игорем, я лишь вскользь взглянул на ларец, но теперь, когда Холмс привлек к нему мое внимание, я увидел, что крышку украшает латунное изображение орла с распростертыми крыльями и лавровым листом в когтях.
Лукавая усмешка, игравшая на губах Холмса, заставила меня призадуматься.
– Не то ли это изображение, которое, по словам Чарли Пика, украшало крышку ларца, сработанного синьором Валори во Флоренции?
– В точку, Уотсон! Таким образом, перед нами тот самый ларец с личной эмблемой Клейста, заимствованной, надо добавить, у династии Габсбургов. Лавровый лист, символ победы, – конечно, олицетворение самого Клейста. Поразительное тщеславие! Я безмерно рад, что мне удалось переиграть этого человека!
И с горделивым сознанием хорошо сделанной работы Холмс поместил ларец, в котором лежало поддельное сокровище, в кожаный саквояж, поставил саквояж обратно в шкаф, а шкаф закрыл и торжественно запер.
Потом мы перенесли бесчувственное тело Игоря в его спальню и положили на кровать. Теперь нам оставалось только дернуть за веревку, подав Оскару сигнал тянуть ее обратно. Когда конец веревки исчез за окном, я опустил подъемную раму, а Холмс тем временем удостоверился, что все в комнате осталось на своих местах.
Закрывая окно, я на несколько секунд высунулся наружу, чтобы взглянуть на освещенный стеклянный купол зимнего сада, и, припомнив, как представлял себе наше падение на ужинающих внизу людей, иронически усмехнулся.
Затем мы покинули комнату, чуть помедлив на пороге, чтобы убедиться, что гостиничный коридор пуст. Холмс запер за собой дверь, и мы отправились в соседний номер, где нас уже поджидал встревоженный Оскар, который, втащив в окно пустую веревку, гадал, не случилось ли с нами чего-нибудь.
Холмс вкратце поведал ему о наших приключениях, и мы, взяв кэб, вернулись к себе на Бейкер-стрит, сделав на пути маленькую остановку, чтобы мой старый друг мог послать графу фон Лингстраду, вернее, королю Скандинавии, телеграмму, извещавшую его о том, что наша миссия успешно завершилась.
В этом простом, но загадочном для всякого, кто не был знаком с сутью дела, сообщении значилось:
ВАШ ДРУГ ГУСТАФ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ВСТРЕТИТЬСЯ НИМ ЗАВТРА ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ УТРА ТЧК
На следующее утро ровно в назначенный час наш знатный клиент, король Скандинавии, прибыл к нам и был препровожден наверх, в гостиную, где, весь светясь от радости, по очереди протянул нам обоим руку.
– Мои поздравления! – воскликнул он. – Задача казалась невыполнимой, но вы, господа, справились с нею наперекор всему! Могу я взглянуть на камень Густафсона?
– Разумеется, – ответил Холмс, указывая на стол, где на белой крахмальной салфетке уже лежал кулон, приготовленный для осмотра.
Король тотчас поднял его за цепочку, поднес к свету и стал медленно вращать, внимательно разглядывая со всех сторон и все время бормоча: «Превосходно! Превосходно!»
Затем он обратился к Холмсу:
– Расскажите же скорее, как вам удалось его вернуть!
Холмс предоставил его величеству краткий отчет. Король выслушал его с величайшей серьезностью, громко охнув при упоминании рискованного способа, которым мы проникли в спальню барона. В заключение мой старый друг заметил:
– Думаю, можно с уверенностью сказать, что дело закончено. Если даже барон Клейст узнает о подмене подлинного камня фальшивым, он будет молчать из страха сорвать сделку с американским миллионером.
Король в знак согласия кивнул, убрал драгоценность в кожаный футляр и положил его во внутренний карман своего пиджака, затем обменялся с нами рукопожатиями и направился к выходу.
Но на этом церемония не закончилась. От двери он неожиданно вернулся назад и положил на белую столовую салфетку, где прежде лежал камень Густафсона, большой конверт. Затем, не говоря ни слова, поклонился и вышел из комнаты.
Открыв конверт, запечатанный красной сургучной печатью с изображением увенчанного короной орла – эмблемы скандинавского королевского дома, Холмс обнаружил внушительную пачку английских банкнот, представлявшую собой целое состояние, и коротенькую записку:
Вы совершите lèse-majesté[89], если не примете эту плату, а вместе с ней и мою вечную признательность, кои вы честно и мужественно заслужили.
Записка была подписана именем Эрика фон Лингстрада, которым его величество назвался при нашей первой встрече.
– Так-так! – воскликнул Холмс.
Казалось, щедрость дара привела моего друга в несвойственное ему замешательство. Впрочем, через несколько мгновений он обрел свое всегдашнее sang-froid[90]и со смехом заметил:
– Истинно королевская плата, согласитесь, дружище! Возможно, это ключ, который откроет наши собственные ларцы Медичи!
– Я вас не понимаю, Холмс, – сказал я, озадаченный его словами.
Но он ответил еще более загадочно:
– За деньги можно купить многое, Уотсон. Например, свободу.
Я догадался, что он имел в виду, немного позднее, когда мы вместе на неделю отправились на континент, чтобы уехать из Англии, пока не будет арестован его злейший враг профессор Мориарти[91]. В поездке Холмс вдруг заговорил о своем желании зажить, как он выразился, «спокойной жизнью», сосредоточившись на занятиях химией, чему могло поспособствовать финансовое благополучие, обретенное им благодаря услугам, которые он оказал королевской семье Скандинавии, а также Французской республике[92].
