Да и пассажиры не лучше. Некоторые из них, как, например, Вессо Хаппонен, едва зайдя в трамвай, сразу ищут какого-нибудь живчика, чтобы подпитаться его энергией, высосать из соседа последние соки… Вот он осматривает салон трамвая и выбирает для себя очередную жертву. На сей раз это забившийся в угол трамвая худенький бледный юноша Субти, который всю неделю копил силы и энергию для своего научного руководителя и дамы сердца Гранде. И вот теперь Субти едет к Гранде, чтобы удивить ее своей крутой начитанностью и недетской мачистостью. Но по пути его перехватывает матерый вампир Вессо Хаппонен.
– Чего проход перегородил? Мешаешь тут циркуляции воздуха! – почувствовав неладное, кричит буржую Пелле, в то время как Хилья и Вилья так и зовут глазками: иди, мол, сюда, Хаппонен, иди поближе к нам. Потому что Хилья и Вилья поопытнее и поголоднее самого Вессо.
– А ты чего ко мне прижимаешься?! – кричит Пелле на Субти, в то время как тот инстинктивно ищет в ее бюсте защиты. – Долго мне ждать, когда ты проезд оплатишь?!
– Ты такая… большая, что к тебе весь трамвай прижимается! – набравшись храбрости, отвечает Субти. Он уже давно присматривается к пышнотелой Пелле и давно задумывается, стоит ли ездить через весь город к Гранде, если аппетитная Пелле сама приезжает к нему с каждым новым адовым кругом.
– Ах ты, хамло неполовозрелое! – Пелле взрывается, как в припадке. – Сейчас я тебе пипиську-то оторву! Закрой свой поганый рот, извращенец!
4
В то самое время, когда Пелле на остановке «Городская поликлиника» велит Субти закрыть рот, дантист Цикариес, наоборот, просит старуху Лахью открыть рот пошире.
– Ну-ну… шире… еще шире, – умоляет он, но челюстные мышцы у Лахьи в раздрае, и рот порой захлопывается сам собой.
– Чего ты так трясешь челюстью? Чего плачешь, как маленькая, а? Как я тебе слепки для протеза сделаю?
– Так страшно же, – всхлипывает Лахья. Верно говорят: старики – те же дети.
– Вот не сможешь жевать и помрешь с голоду, – стращает Цикариес. – Зубы для человека – залог здоровья. А у тебя всего один остался, да и тот не зуб мудрости.
– Вы его, пожалуйста, не трогайте, – шамкает старуха, утирая слезы. – Я где-то читала, что человек – как зверь: умирает, когда лишается последнего зуба.
– Как же мне его не трогать? – вздыхает Цикариес. – Он совсем прогнил и шатается.
Крупные слезы вновь побежали по старушечьим щекам. Обычно она со всеми немощами ходила к знахарке Раухе, но если уж выпали зубы, поневоле пойдешь к протезисту. А там тьма народу, в основном вдовые старухи. Мужей они грызли-грызли, пилили-пилили, да и сожрали. Остались без мужиков и без зубов. Сидят и шамкают.
– Вот как вставят челюсть, куплю себе колбаски, – объявляет Тююнни.
– А до этого ты на что копила? – спрашивает Тююкки.
– На челюсти. Несколько месяцев пенсию откладывала, вот и не ела почти ничего, – отвечает Тююнни…
5
В очередях бабушкам как-то легче, даже если это очередь на кладбище или к гробовщику. Потому что в очереди чувствуется ход времени, а еще кажется, будто тебе что-то нужно позарез, что ты еще ждешь чего-то или боишься что-то потерять. В очереди пробуждается чувство сопричастности и воскресает позабытое уже ощущение, что тобою еще движет некая цель-фантазия-мечта. Пусть даже призрачная цель и призрачная мечта. А значит, есть у человека надежда, что он еще жив, еще дышит.
К тому же, в очереди, как в блаженной памяти трамвае номер два, ощущается некая полнота бытия. В пустой квартире с пустым холодильником такой полноты нет. А вот в очереди и в трамвае, где нестерпимо хочется разгрести кучу всяких дел, обретаешь сознание важности своего дела и чувство своей нужности. А у бабушек есть случай пожаловаться друг другу, поделиться печалями и радостями, просто посплетничать.
– Я прошу бесплатное лекарство мне выписать, – жалуется старушка Тююкки, – потому что у меня головные боли и мигрени…
– У меня тоже, – кивает Тююнни.
– Он выписывает мне рецепт, и я иду в аптеку к Кастро. А он мне выдает бесплатный пурген.
– Вот те раз! – изумляется Тююнни.
– Я возвращаюсь и говорю Эску Лаппи: «Вы ошиблись. Я просила у вас бесплатное лекарство от моей болезни, а вы выписали мне бесплатное слабительное». А он говорит, чтобы шла с миром; он, мол, лучше знает, от чего меня лечить. Издеваются, как хотят.
– Да-да-да, – поддакивает Тююнни. – Они только смерти нашей ждут. Вот поэтому я вчера, как пенсию получила, так сразу на похороны часть перевела.
– Да, я тоже регулярно откладываю. Этим врачам доверять нельзя.
«Вот это да! – восхитился я силой воли наших старух, оказавшись однажды в такой вот очереди. – Чтобы я вот так откладывал на приятную и полезную вещь, как старухи на похороны!»
6
Пока я восхищаюсь нашими сгорбленными и скрюченными, но несгибаемыми старушками, в городскую поликлинику заходит гламурный юноша Топпи и прямиком движется к поэтессе Папайе, которой заморозили пол-лица, потому что от частых и страстных поцелуев с Гуафой Йоханновичем у нее разнесло губы и полщеки флюсом. Надо думать, языкастый Гуафа Йоханнович занес в половую ротость Папайи какую-то инфекцию. И вот теперь ей приходится сидеть в очереди к Цикариесу, а в руках – еще и талон к гинекологу. К тому же у Папайи от ротополовой инфекции болит горло. Но чего не сделаешь ради литературной карьеры и публикаций?!
– Привет, – говорит юноша поэтеске, которая всех убеждает, что она теперь не просто «богиня поэзии» и «королева литературы», но и Лана дель Рей от критики. – Ты давно ходишь в эту поликлинику?
– А сто такое? – Папайя еле ворочает языком.
– Да я смотрю, здесь сущий бардак творится… Нестерильно всё, санитарные нормы не соблюдаются. Неизвестно кто работает, а недавно вообще главврач сменился.
– А тебе-то сто за тело? – шамкает Папайя. – Тепе с главврашом селоваться сто ли?
– Да так… – Топпи хмурит брови, чтобы скрыть светящийся во взгляде страх. – Я читал, что СПИД и гепатит «це» в девяноста процентах случаев передается через зубы и только в десяти – через шприцы.
– Та ну?! – пугается Папайя. Она теперь страсть как боится инфекций, равно как и мужчин, лезущих к ней в голову.
– Я тебе говорю! – Топпи как никто умеет поднять человеку настроение. – Стопудовая инфа, верняк.
– Штопутовая? – еще больше пугается Папайя, и ее вздутая щека начинает нервно подрагивать, будто Гуафа Йоханнович снова пытается проникнуть ей за щеку своим упругим языком.
7
В то время как Топпи изо всех сил поднимает настроение Папайе, Пиркка приводит своего малыша в детский сад «Рябинка». Она, как и всегда, спешит на работу, а потому опаздывает. Для Пиркки в такое время самое страшное – столкнуться с воспитателями сына. Поэтому Пиркка просит своего Иллки, чтобы быстренько переоделся сам.
