Книга Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - Александр Эткинд

Наконец в августе 1936-го Буллит получил назначение послом во Францию. Он любил эту страну и отлично говорил на ее языке. Для него Париж был вторым домом, и он теперь наслаждался предельным контрастом с чуждой Москвой. Он давно знал действующих лиц французской политической сцены, и они знали его; свойственное ему сочетание формальных манер и творческой энергии нравилось французам. Он знал, что в годы, которые он проведет здесь, европейская история будет двигаться с небывалой скоростью. Ему выпал еще один шанс изменить ее к лучшему. Происходящее тут было «трагически интересно», писал он Рузвельту [157]. Французы ждали от нового посла, личного друга Рузвельта, американской поддержки – моральной, финансовой и военной. Опираясь на особые отношения, которые связывали его с Рузвельтом, Буллит не упускал случая показать эти отношения миру. Французы понимали это как обещание помощи. Буллит часто звонил Рузвельту, пользуясь только что проложенным кабелем правительственной связи, и писал ему длинные телеграммы и еще более длинные письма. Тут пригодился его опыт журналиста и писателя; он умел облекать сложные идеи в форму быстрого, остроумного текста, который равно годился для письма или репортажа. Некоторые его словесные находки поражают. Война, если она начнется, станет «холокостом», писал он Рузвельту в августе 1938 [158]. Роберт Мерфи, советник американского посольства в Париже и впоследствии заместитель госсекретаря США, с восторгом говорил о Буллите: «Блестящий человек с глубоким знанием Европы и ее истории, он был убежден, что европейский конфликт напрямую угрожает Соединенным Штатам, и осознавал свою роль в приближающейся трагедии. Он чувствовал, что располагает неформальным поручением Рузвельта быть его глазами и ушами в Европе» [159].

В Париже Буллит с дочерью Анной занимали официальную резиденцию на авеню д’Йена, окнами выходившую на Трокадеро и Эйфелеву башню. Там была большая столовая, годная для приемов, маленькая библиотека и отличный винный погреб. Буллит славился умением разбираться во французских винах, которые он любил сочетать с экзотическими русскими закусками, более всего с икрой. Буллит еще имел в Париже собственную квартирку недалеко от Елисейских полей, что-то вроде студии с дополнительной комнатой для его слуги-китайца. Злые языки говорили, что эту квартиру он держал для встреч с любовницами из высшего света. Позже Буллит арендовал небольшой замок в Шантильи, под Парижем. Там была речка, водопад и каналы, по которым он катался на каноэ; вокруг был парк. Здесь он чувствовал себя «как будто это последние дни Помпеи», сообщал он Рузвельту [160].

Со времен Парижской конференции Буллит был дружен со многими французскими лидерами, включая сменявших друг друга премьер-министров Даладье, Блума, Рейно. Ближе всех ему был социалист Леон Блум, который как раз стал премьер-министром незадолго до прибытия Буллита в Париж. Блум публично говорил, что собирается сделать для Франции то, что Рузвельт сделал для Америки, и Буллит хотел, чтобы Рузвельт почувствовал свою идейную близость к Блуму. «Аристократия и верхние слои буржуазии здесь так же глупы, как и в Соединенных Штатах… Франция сделала свой левый выбор, как Америка сделала его в 1933-м», писал Буллит президенту. Но Блум был в коалиции с коммунистами, а их контролировала Москва, и об этом Буллит писал с тревогой. Здесь пригодились, однако, его давние идеи о противостоянии умеренных левых движений советскому большевизму, а теперь и национал-социализму. В декабре 1936-го Буллит с удовлетворением сообщал об очередном ланче с Блумом: тот собирался «создать движение примирения с Германией», предлагая взаимное снижение экономических барьеров, финансовое сотрудничество и разоружение. Блум говорил Буллиту, что возможность такого примирения зависит от посредничества и поддержки США. «Сейчас появляется всеобщее понимание того, что война будет означать поистине ужасное страдание, которое приведет к всеобщей революции, и выиграет от этого только Сталин» [161]. В этих же письмах конца 1936-го Буллит рассказывал президенту о терроре в России, вести о котором он собирал в Париже. По мнению Буллита, причина террора была в массовом недовольстве Сталиным, на что тот ответил устранением всех лидеров, вокруг которых могла сплотиться оппозиция.

При прежнем премьере Франция заключила договор о взаимопомощи с СССР, направленный против Германии; ссылаясь на свой опыт в Москве, Буллит говорил французам, что Кремль не выполнит своих обязательств. В Испании уже шла война, и испанский посол рассказывал Буллиту о том, что республиканская авиация состояла из советских истребителей, которыми управляли советские пилоты. Сообщая об этом Рузвельту, Буллит писал, что после Испании «следующей в меню у Гитлера будет Чехословакия», а Франция нарушит свои обязательства и не выступит в ее защиту. Так и случилось, Буллит предсказывал события на два года вперед. Он рекомендовал принять германское влияние в Центральной Европе и на Балканах как неизбежность; экономическое доминирование Германии не обязательно будет сопровождаться ее политическим доминированием, писал Буллит. Последнее может быть предотвращено переговорами о разоружении и возрождением европейского единства [162]. Если первая идея была заимствована из прошлого, то вторая смотрела слишком далеко в будущее, и обе были нереалистичны. В целом в это время Буллит, как и Рузвельт, верил в возможность умиротворить Гитлера. Президент рассматривал возможность личной встречи с нацистским канцлером и проведения международной мирной конференции в Европе. Используя их общий исторический опыт, Буллит предупреждал Рузвельта, что его планы личного посредничества между Германией и Францией следуют неудачному примеру Вильсона, и разочарование при завышенных ожиданиях может оказаться неизбежным. Из этих планов Рузвельта ничего не вышло, но Буллит посещал французских министров и их заседания так часто, что в Париже его в шутку звали министром без портфеля. Французское правительство искало возможности взаимопонимания с Германией, что вскоре привело к невмешательству Франции в германские захваты в Центральной Европе. Пытаясь посредничать по дипломатическим каналам, Буллит рекомендовал французскому правительству сделать «уступки Германии», понимая их «как часть общего плана объединения Европы» [163]. Неясно, насколько его французские партнеры разделяли это видение единой Европы, но оно было пророческим. В тот момент, однако, Буллита стали подозревать в излишнем сочувствии Гитлеру, которое было тогда, возможно, оборотной стороной его ненависти к Сталину.

Американский посол в Берлине Уильям Додд в конце 1936-го тоже вел переговоры с нацистскими лидерами, пытаясь подготовить их к мирной конференции. Буллит был недоволен Доддом, считая его чересчур агрессивным для дипломата. Профессор истории, друг покойного Вильсона и издатель его бумаг, Додд писал в Госдепартамент мрачные и точные отчеты о положении дел в Берлине, повлиявшие на решение Рузвельта отложить и, как оказалось, отменить его план путешествия в Европу. Его враждебное отношение к нацистскому режиму, по мнению Буллита, не соответствовало его положению дипломата; впрочем, Буллит примерно так же мрачно и точно писал о положении дел в Москве. Он писал Рузвельту, что Додд имеет «множество черт, которыми можно восхищаться, но почти идеально не соответствует своей нынешней должности» [164]. Он предлагал Рузвельту заменить Додда профессиональным дипломатом, своим другом Хью Уилсоном, что и произошло в начале 1938-го. Возможно, что более гибкая дипломатия, которую отстаивал Буллит, втянула бы нацистов в переговоры и позволила бы, по крайней мере, предотвратить германо-советский пакт 1939 года.