Переодевание стало сущим адом, каждая клеточка вопила от боли, но с грехом пополам ее удалось облачить в пижаму из мягкой индийской ткани в блекло- голубую полосочку. Они обмыли рану, Эдвард сделал ей антистолбнячный укол. Труди зачем-то вышла.
— К счастью, артерия не повреждена, — сообщил Эдвард. — Я больше всего этого боялся. По части накладывания жгутов я собаку съел.
Фиона внезапно почувствовала, как слезы подступают к глазам. Она смотрела затуманенным взором на умелые руки Эдварда и вспоминала, как приехала сюда впервые, еще не оправившись от предательства Иана и Матти. Когда она поняла, что любит Эдварда, это наложило жгут на одну рану, но... открыло другую. Ах, если бы она впервые встретилась с Эдвардом как со своим работодателем, когда сошла с маленького самолета в Квинстоне. Тогда, быть может, дружба могла перерасти в нечто большее. Но тогда не было бы этой бури эмоций оттого лишь, что он называет ее милой. А слышать это было сладостно.
Эдвард попросил ее повернуться, чтобы осмотреть. Он задрал у нее на спине пижаму.
— Я должен все подробно изложить врачу. — Он говорил это подчеркнуто деловым тоном.
От этого Фиона не чувствовала смущения. Пальцы у него были очень чуткие и осторожные, и все равно она невольно вскрикивала от боли.
— Я понимаю, что все болит, но главное — ребра, кажется, целые. У тебя живого места нет, сплошная ссадина, местами содрана кожа, так что придется тебе, малышка, спать сегодня на животике, но в общем ты отделалась легче, чем я ожидал. Хотя врачу лучше знать.
В дверь постучали, вошел Тамати. Эдвард надевал куртку. У Тамати был встревоженный вид.
— Несчастный случай на электростанции. Пять человек ранены. Врач приехать не сможет, во всяком случае, в ближайшее время. Гас может приехать завтра и отвезти Фиону на осмотр. Вы будете говорить с ними?
Эдвард покачал головой:
— Нет, держи с ними связь. — Он помрачнел. — Значит, Фиона, придется тебе терпеть, пока я наложу швы, иначе эта рана на руке долго не заживет. Я, конечно, не Бог весть какой врач, но у меня есть подкожное впрыскивание и анестезия. Когда я учился в Кентерберийском университете, мы проходили курс в клинике Сент-Джон.
— Подумаешь, наложить швы, — усмехнулась Фиона. — Тем более с болеутоляющим.
Труди держала руку. Между стежками Эдвард бросал искоса взгляды на Фиону.
— Только постарайся не терять сознание.
— Я не из тех, кто без причины падает в обморок, — с негодованием парировала она.
Их взгляды встретились.
— Разве? А кто у меня на глазах дважды падал в обморок?
— Первый раз, насколько помню, ты не поверил, что это обморок, — насмешливо произнесла она.
Их взгляды снова встретились. Эдвард смотрел на нее спокойно и серьезно.
— Теперь верю. Но это было не по той причине, о которой я думал.
Фиона даже почувствовала, как к лицу приливает кровь. Неужели пришло время ее оправдания? Похоже на то.
Эдвард сделал еще стежок.
— Ты ловко владеешь иглой, Эдвард.
— Хорошо, когда пациент оказывает благоприятное психологическое воздействие на хирурга. А мне это позарез нужно. Я все-таки больше привык управлять бульдозером. Ну вот, кажется, и все!
В тишине раздался трезвый голос Труди:
— Надеюсь, ты не упадешь в обморок, Эдвард? Это было бы постыдно, право. Ты же и раньше зашивал людей.
— Так-то оно так, — произнес Эдвард, — только мне не приходилось штопать столь... — И он вдруг вышел из комнаты через французское окно.
Труди вышла вслед за ним, задержалась на минуту и вернулась назад смеясь:
— Эдварду плохо.
Фиона ужаснулась:
— Труди, как можно быть такой бессердечной. Это ведь не смешно...
Она замолкла при виде возвращающегося Эда. Он был белее мела.
— Простите, — пробормотал он, взял перевязь и укрепил Фионину руку.
Труди дала ей таблетки, и они вышли из комнаты, чтобы Фиона заснула.
Когда она проснулась, была ночь, и в комнату зашел Эдвард.
— Фиона, Труди совсем развалилась. Боюсь, ее пробежка по холму с носилками стоила ей дорого. Я уговорил ее прилечь. Не позволишь ли мне переночевать в комнате Ранги, чтоб быть рядом в случае чего?
Фиона еще не совсем пришла в себя от таблеток и сна. Боли она не чувствовала, но боялась пошевельнуться.
— Мне ничего не понадобится. На всякий случай оставь колокольчик, если понадобится, кто-нибудь из девочек подойдет.
— Ты когда-нибудь пыталась разбудить их ночью? Они спят как убитые. Мне было бы спокойнее, если б ты разрешила мне переночевать в соседней комнате и оставила дверь открытой. Может, это и неприлично, но...
Фиона мигом проснулась и сухо заметила:
— О, я не возражаю... Тем более что между нами особых нежностей нет. Только вот... — Фиона помолчала.
Выражение лица у него было комично.
— Только что? — переспросил он.
— Я просто не хочу поднимать шум и будить кого-нибудь.
Эдвард опустился на стул около кровати и взял ее за руку.
— Фиона, о каком шуме ты говоришь? Ты хоть представляешь, что ты сегодня сделала для нас? Джеймс мог задохнуться, если бы отверстие засыпало. Ты взяла главный удар на себя и не дала завалить вход. Не кажется тебе, что это просто моя обязанность — караулить тебя сегодня ночью?
Он говорил все это очень ласковым голосом. И вдруг Фиона почувствовала, что больше этого не выдержит. Его большой палец поглаживал ладонь, и это было ее выше сил. Ладонь пылала. Ей хотелось повернуться к нему, зарыться лицом в его рубашку и зареветь. А этого нельзя делать. Нельзя. Это было бы окончательным унижением. Он собирается жениться на Деборе. Пусть лучше ни о чем не догадывается. Потому что она должна остаться. Они нуждаются в ней, эти дети, полумаори-полушотландцы, которых она полюбила. Она вырвала руку и попыталась отодвинуться от него.
— Ненавижу все, что делают из благодарности. Это ты из благодарности называешь меня милой. Не позволяй себе терять голову, Эдвард Кэмпбелл, потому что завтра вспомнишь, как встретил меня первый раз... что я вульгарная, крикливая, что я люблю компании низкого пошиба... — Она разразилась слезами.
Эдвард, видя, как она пытается найти под подушкой платок, достал свой и вложил ей в руку. Но вовсе не выскочил из комнаты, как она ожидала. Он обхватил ее плечи и осторожно повернул к себе:
— Не стесняйся! Это шок. Сегодня мы ничего больше обсуждать не будем. Сейчас я принесу тебе перекусить что-нибудь легкое — вареное яйцо, тост. Придется есть из моих рук. Яйцо-то всмятку. Называй это перемирием, Фиона, как хочешь. Забудь про благодарность, раз это тебе не по душе. Хватит нам препираться и попусту расстраиваться. Сейчас не время. Я действительно хочу прилечь в соседней комнате. Даже если тебе не нужно внимание, как только пройдет анестезия, рука начнет болеть. Если ты от этого не сможешь заснуть, я почитаю тебе, или мы поговорим...
