— А что ты делаешь, когда люди тебя все-таки подводят?
— Я их убиваю, — сказал я, — и двигаюсь дальше.
Он нервно засмеялся.
— Ты ведь шутишь, не так ли?
— Мы не можем ни убивать, ни создавать жизнь, — сказал я. — Помни, Жизнь Есть.
Я закончил с брюхом Дейзи, выполз из-под нее и пошел за стремянкой для вертикальных стабилизаторов, расположенных в девяти футах от земли.
— В мире образов, — спросил он осторожно, — приходилось ли тебе убивать?
— Да. Я убивал мух, я убивал москитов, я убивал муравьев и, грустно говорить, пауков тоже. Я убивал рыбу, когда мне было приблизительно столько же, сколько тебе сейчас. Все они — неуничтожимые проявления жизни, но я искренне верил, что убиваю их, и эта вера по сей день иногда отягощает мою душу, пока я не напоминаю себе истинное положение вещей.
— Убивал ли ты человеческие существа в этом мире образов? — спросил он, тщательно подбирая слова.
— Нет, Дикки, не убивал.
Только благодаря великолепным совпадениям во времени, подумал я. Попади я чуть раньше в ВВС, и мне пришлось бы убивать людей в Корее. Не подай я в отставку — и чуть позже я бы убивал во Вьетнаме.
— А тебя когда-нибудь убивали?
— Никогда. Я существовал до начала времени и буду существовать после его конца.
Он явно разошелся, раздражаясь.
— Хорошо, в мире образов когда-нибудь образ тебя как ограниченной…
— Ох уж, этот мир! — сказал я. — Да, меня убивали тысячу миллионов триллионов раз, бесконечное число раз.
Дикки взобрался по лестнице на стабилизатор, прошел по нему футов на пять от киля и сел лицом ко мне, скрестив ноги и подавшись вперед от любопытства. Никакому другому ребенку не удалось бы сюда пробраться без моего кудахтанья о теннисных туфлях, царапающих краску, нагрузке на стабилизатор и опасности падения с пяти футов на бетонный пол. Но Дикки мог сидеть там, где захочет. Вот в чем прелесть бесплотных, подумал я, и странно, что мы не приглашаем их чаще.
— Это перевоплощения, — сказал он. — Ты веришь в перевоплощения?
Я распылил жидкий воск по верхней половине киля и протер его.
— Нет. Перевоплощение означает упорядоченную последовательность жизней на этой планете, правильно? Но в этом есть некоторая ограниченность — так, слегка тесновато в плечах.
— Что вам больше подходит?
— Бесконечное число жизнеобразов, пожалуйста, некоторые с телом, некоторые — без; некоторые на планетах, некоторые — нет; все они одновременны, потому что не существует такого понятия, как время, и ни один из них не реален, потому что существует только одна Жизнь.
Он нахмурился.
— Почему бесконечное-число-жизнеобразов, а не просто перевоплощение?
Когда-то давно, вспомнил я, это было моим любимым вопросом: «Почему именно так, а не иначе?» Многих взрослых это выводило из себя, но мне необходимо было знать.
— Первое не более реально, чем второе, — сказал я ему. — Пока мы не осознаем, что Жизнь Есть, мы просто не верим ни в перевоплощения, ни в бесконечное-число-жизнеобразов, ни в рай-и-ад, ни в все-вокруг-темнеет, мы живем этими системами… они представляют для нас истину, пока мы даем им власть.
— Тогда мне непонятно: почему бы тебе просто не признать, что Жизнь Есть, и прекратить играть во все эти игры?
— Мне нравятся игры! Если кто-то сомневается, что мы живем ради развлечения, предложи ему или ей подробный отчет об их будущем, где будет расписано каждое событие, каждый исход на годы вперед. Много ты успеешь рассказать, прежде чем тебя остановят? Неинтересно знать, что случится дальше. Я получаю удовольствие от шахмат, даже зная, что это игра. Мне нравится пространство-время, хоть оно и нереально.
— На помощь! — сказал он. — Если все нереально, почему ты выбираешь бесконечное число жизней, а не перевоплощение или превращение-в-ангела?
— Почему шахматы, а не шашки? — спросил я. — В них больше игровых комбинаций! Если все мои жизнеобразы существуют одновременно, должна быть возможность их пересечения. Должна быть возможность найти Ричарда, который выбрал Китай в настоящем, которое я называю «семь тысяч лет назад», или того Ричарда, который в 1954 стал судостроителем, а не летчиком, или проксимида, выбравшего жизнь на космическом флоте Центавра 4 в настоящем — миллиарде лет отсюда. Если существует только Настоящее, то должен существовать и способ всем нам встретиться. Что знают они такого, чего не знаю я?
Любопытное выражение на его лице, скрытая усмешка.
— Ну и как, получается?
— Только что-то неясное моментами — сказал я.
— Гм.
Он снова улыбнулся этой странной улыбкой, как если бы не я, а он был здесь учителем. Мне нужно было тогда спросить его, чему он так улыбался, но я пропустил это, не обратив особого внимания и отнеся его улыбки к саркастическим.
— Но доказательство и не требуется, — сказал я, спускаясь, чтобы переставить стремянку к переднему краю левого стабилизатора.Жизнь не ограничивает нашу свободу верить в границы. Пока мы продолжаем наш роман с формой, я предпочитаю, чтобы мы поднимались от одной ограничивающей веры к другой, взращивая время нашей жизни на пути, где мы перерастаем ограничения игры, независимо от цвета, независимо от формы, которую они принимают, находя радость в новых игрушках.
— Игрушки? В бесконечном будущем? —переспросил он. — Я уже было подумал, что обгоняю твою мысль. Я думал, ты собираешься мне сказать, что следующая жизнь будет необусловленной любовью.
— Нет. Безусловная любовь не вписывается ни в пространство-время, ни в шахматы, футбол или хоккей. Течение игры определяют правила, необусловленная же любовь не признает никаких правил. — Приведи какое-нибудь правило. — Сейчас…
Я закончил левый стабилизатор, спустился и перенес стремянку к правому, взобрался и начал распылять воск по его поверхности.
— Самосохранение — правило. В тот момент, когда мы перестаем беспокоиться о своей жизни, когда мы сдвигаем наши ценности за пределы пространства-времени, мы внезапно обретаем способность любить безусловно.
— На самом деле?
— Попробуй, — сказал я.
Я отполировал переднюю кромку стабилизатора.
— Как?
Кили сверкали посреди ангара, словно две скульптуры из слоновой кости. Я перешел к стабилизатору.
— Представь себе, что ты — духовно развитая личность, лидер, проповедующий непротивление злу насилием, и ты поклялся освободить свою страну от тирана. Ты пообещал ему организовывать гигантские демонстрации протеста в столице до тех пор, пока он не отречется.
— Я так и пообещал? Может, я и развит духовно, — сказал Дикки, — но не шибко умен.
