— Живем плохо. Как в клетке. Влада по-немецки не желает, в магазинах рукой на продукты показывает, надеется, что продавцы по-русски заговорят. Я пытаюсь выкручиваться своим слабым английским. Если врача надо вызвать, то Копелеву в Кельн звоним, дескать, выручайте, Лев Зиновьевич! Квартиру нам муниципалитет оплачивает. Получаем крохотное пособие из фонда помощи беднякам. Надеемся выиграть суд у Партии «орлов», но с адвокатом очень трудно объясняться.
— Однако деньги на журнал американцы под тебя дали? — спросил Говоров.
— Верно. Сколько отвалили Партии «орлов», не знаю, но много. И я поднял журнал и авторам мог платить. Хороший журнальчик получился.
— Вроде эмигрантского «Нового мира», — согласился Говоров.
— Я бы долго продержался, но «орлы» захотели мной руководить. Не сразу, постепенно уздечку натягивали. Свои вонючие партийные статейки мне подсовывали. Своих графоманов рекомендовали печатать. А когда увидели, что журнал ускользает из рук, — меня и уволили.
(Влада добавила сочные характеристики каждому члену политбюро из Партии «орлов». С таким язычком, подумал Говоров, Влада Лит Литычу не помощник. Не масло — бензин в огонь подливала.)
— С американцами ты разговаривал?
— После того что случилось, приезжали ко мне двое. Выслушали. И как в жопу провалились. Растворились в космосе. Пойми, это психология чиновников. Они тридцать лет в Партию «орлов» деньги вкладывали. Если им сейчас признать мою правоту, значит, тридцать лет их деятельности псу под хвост. Кто же на это решится? Они, конечно, приняли сторону «орлов».
— Почему ты с Гамбургом не работаешь?
— В Гамбурге повсюду ставленники «орлов». Партийные директивы выполняют. Своих людей в руководство двигают.
«Взвейтесь соколы орлами, — подумал Говоров. — Лит Литыч заклинился на партии. Бесполезно. Его не переубедить».
— Я одного не понимаю: почему ты пособия по безработице не получаешь?
— Э-э, они так хитро оформили договор со мной, будто я не на работу поступаю, а свой журнал, свое коммерческое предприятие открыл. В этом случае мне никакого пособия не положено. Я в немецком законодательстве не разбираюсь, подписал бумаги, которые мне подсунули.
И тут Говоров сорвался:
— В Германии, где гениальное социальное страхование, ты остался без пособия! Значит, «орлы» заранее рассчитали, что деньги на журнал возьмут, а тебя в шею! С самого начала ловушку тебе подстроили! Но ведь я специально прилетел во Франкфурт, чтобы тебя встретить и еще в аэропорту предупредить. Я же тебе говорил: не связывайся с этим говном!
Сорвался. Вылетело слово. И увидел Говоров, что Влада вот-вот заплачет.
— Да, мы помним. Предупреждал. Но чего ты сейчас от нас хочешь? Чтоб мы повесились?
Заткнулся Говоров. Заказал еще пива.
РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
Примерно за три месяца до ЭТОГО
Боря Савельев передал Говорову пачку советских газет и журналов. Читая по привычке их вечером, Говоров нашел много статей об Андрее Тарковском. Теперь (посмертно) Тарковский был уже лауреат Ленинской премии, гений, светоч отечественной кинематографии. Газеты с горечью (и очень подробно) писали о том, как травили Тарковского на родине.
Говоров завелся. Конечно, сейчас все друзья Тарковского. Но где они были, когда… Говоров вспомнил свою последнюю встречу с Тарковским. Пресс-конференция в Париже. Задают вопросы о новом фильме, о творческих планах. Но Тарковский упорно сводит разговор только к своему сыну. «Ведь я так и умру, не увидев своего сына!» — буквально кричит Тарковский. Потом Говоров подходит к Тарковскому: «Андрей, репортаж о пресс-конференции я пущу сегодня по Радио. И не хочешь ли ты прийти ко мне завтра в бюро, мы засядем в студии и сделаем специальную передачу, посвященную твоему сыну?» «Отличная идея», — моментально соглашается Тарковский. «Помогите мне перевести несколько вопросов», — просит Говорова Николь Занд. Говоров представляет журналистку Тарковскому. «Это газета «Монд», — объясняет Говоров. — Николь Занд самая влиятельная баба во Франции. Все кинорежиссеры и писатели толпятся в очереди у ее кабинета». Но Тарковский слушает Николь Занд с капризной гримасой. Плевать он хотел на влиятельную французскую газету, тем более что Николь Занд опять спрашивает о фильме. А вот интервью для Радио его явно заитересовало. «Сколько ты мне дашь времени?» «Столько, сколько сочтешь нужным, — отвечает Говоров. Однако ты рассказывал, что отказался снимать фильм в Голливуде, хотя там тебе предлагали миллион долларов. Увы, мы тебе сможем заплатить лишь тысячу франков». Тарковский озорно подмигивает: «Тоже на дороге не валяются».
На следующий день они записали часовую передачу. Тарковский перечислял, к кому в Союзе он писал письма и посылал телеграммы. Во все высшие инстанции и персонально: Брежневу, Андропову, Черненко. Не получил ни одного ответа. Влиятельные зарубежные гастролеры от советского кинематографа боятся с ним встречаться. Премьер-министр Швеции, президент Италии, европейские сенаторы, министры, члены парламента лично ходатайствовали перед советским правительством. Глухая стена. Не выпускают сына. «Я для них был крепостной, и мой сын — крепостной. Хозяин — барин. А я ведь умру без сына», — повторял Тарковский.
«Если Тарковскому, с его мировой славой, не удается, на что же мне рассчитывать?» — подумал Говоров об Алене и Лизке.
После записи пили кофе в говоровском кабинете, и Тарковский рассказывал о своем житье-бытье. Квартиры у него нет. Зарубежного подданства нет. Договоров нет. Друзья предоставили временную квартиру во Флоренции. Америка предложила гражданство, но он предпочитает жить в Италии, там привычнее, такой же бардак, как в России. Он готов к тому, что его на улице застрелит мотоциклист, — в Италии такое случается. «Плевать. Не боюсь смерти. Я успел в своей жизни сделать главное».
Через полгода из Вашингтона в панике позвонил Аксенов: «У Тарковского рак. Он в крайне тяжелом состоянии. Свяжись с Мариной Влади, пускай она скажет своему профессору Шварценбергу, чтоб тот положил Тарковского к себе в клинику». С той же печальной новостью звонили из Германии и Швеции: вся надежда на лучшего онколога мира профессора Шварценберга!
Телефон Марины тупо отзывался длинными гудками. Лишь поздно вечером Говоров услышал незнакомый мужской голос: «Марины нет. Что передать?» Говоров от лица всей русской эмиграции изложил просьбу, дескать, пусть Марина похлопочет… «Я профессор Леон Шварценберг, — ответил голос. — Господин Тарковский находится у меня в госпитале. Делаем все возможное».
То, что произошло далее, Говоров так комментировал по Радио: «Неожиданно в госпиталь профессора Шварценберга явились два сотрудника советского посольства: то ли это была добрая инициатива посла Юлия Воронцова, то ли проверка: не симулирует ли Тарковский? Видимо, убедившись, что Тарковский серьезно болен, посольские товарищи предложили ему подписать прошение на высочайшее имя и заверили, что сына выпустят. Обещание свое они сдержали. Сын с бабушкой прилетел в Париж, Андрея Арсеньевича можно поздравить».
