Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
— По-моему сделаешь, Винсент. Не буду называть тебя Реджи, старой королевой. Ты еще не старый. — Потом: — Богу должно очень льстить, что мы Его выдумали. — И наконец, перед падением в бессловесный серьезный сон, заговорил голосом Йейтса, голосом Свифта, голосом Иова: — Погибни день, в который я родился[112]. — Эндерби передернулся: вино показалось кислее обычного.
2
На премьеру фильма приехали с опозданием. Кинотеатр стоял на какой-то неведомой улице, где-то за виале Авентино, таксист нашел ее с трудом. Подобно всем шоферам такси, он сперва отрицал существованье того, о существованье чего ему самому неизвестно, пока Эндерби не помахал перед усатой физиономией пригласительным билетом. Фасад кинотеатра унижает, пожалуй, весь оставшийся Рим, думал Эндерби, помогая Весте выбраться из машины. В скульптурном и архитектурном смысле остальной Рим представлял собой хлам, но хлам в гипнотическом барочном масштабе, наподобие болезненной мании величия какого-нибудь болтливого душевнобольного с общим параличом. Но это была истинная блошиная дыра, судя по виду, миниатюрная сумма всех вошебоек, куда Эндерби стаивал в детстве в уличных очередях по субботам, стиснув в липком кулаке два пенса, отпугивая запахом своего грязного шерстяного костюма других липших к нему вонючих детей, если его, единственного из всех, умевшего читать, не пропускали в давке у входа. Один аспект старого немого фильма, рассуждал Эндерби, был ответвлением литературы. И сказал теперь Весте:
— Войдешь в такое место в блузке, а выйдешь в джемпере. — И шутливо ущипнул за локоть, но она выглядела царственно равнодушной.
— В блузке? — переспросила Веста. — Да я ведь не в блузке. — И правда, она была в черном шелке от своей couturière[113], дамы-римлянки, без рукавов, на спине декольте, с плеч от вечерней прохлады висят хвосты норок. Эндерби в белом смокинге, с куском черного шелка в нагрудном кармане в топ галстуку. Впрочем, кажется, не было нужды стараться: ни толп поклонников, ни сияющих в маниакальном обилии прожекторов звездных ртов из коралла и слоновой кости, ни столпившихся «кадиллаков» и «бентли». Немного приличных «фиатов», оставленных без присмотра, которые, видно, водили сами владельцы; аляповатый плакат на плачевном фасаде стиля рококо, окруженный дешевыми крашеными лампочками, объявлял: L’ANIMAL BINATO. Мужчина, забравший у них пригласительные билеты, угрюмо что-то жевал впалыми, плохо выбритыми щеками. Это унижало Весту, унижало Рим. Разумеется, мало что, думал Эндерби, может унизить Эндерби.
Их с фонариком проводили на место. Эндерби ощутил под собой драный дешевый плюш, в темноте слышал запах, апельсиновый, сильный, резкий. И апельсиновый, оранжевый бескровный свет согревал потрепанные занавески на сцене. Тут последние, будто лишь Эндерби с его женой дожидались, разъехались под громкий шум киномузыки, банальной, уместно зловещей. Эндерби вглядывался во тьму: по ощущению и по звукам казалось, что публики не слишком много. Экран сообщил: L’ANIMAL BINATO, после чего возникли размытые прыгавшие имена конспираторов: Альберто Формика, Джорджо Фарфалла, Мария Вакка, А.Ф. Корво, П. Раноккио, Джакомо Капра, Беатриче Паппагалло, Р. Конильо, Джованни Кьочьола, Джина Гатто. Роуклифф возник ближе к концу, тоже итальянизированный, насколько Эндерби мог судить, нечто вроде Рауклиффо. «Так ему и надо», — подумал Эндерби и поделился этой мыслью с Вестой. Она сказала шшшшш. Фильм начался.
Ночь, сплошная ночь, кривые кипарисы, озаренные молнией. Гром. (Веста ногтями впилась в руку Эндерби.) Бурный ветер. Камера поднимается по ступеням террасы, где стоит красивая женщина, выставляя напоказ при молнии очень много итальянских грудей. Под удар грома воздела к грозовым небесам руки банальным жестом. Камера опрокинулась к небу. Другой пучок молний расколол тучу, как чайную чашку. Гром. (Ногти Весты.) Камера под новым углом показывает нечто устремившееся к земле, мелькает что-то белое. Новый кадр: деревянная корова во вспышке молнии. Красивая грудастая женщина величественно направляется сквозь грозу к деревянной корове. В молниях видно, как она что-то делает непонятное, дергает за какой-то рычаг или вроде того, после чего под аккомпанемент музыкального трескучего удара деревянная корова открылась, стала двумя пустыми коровьими половинками. Женщина влезла в стоявшую половину, корова закрылась, заключив в себе женщину. Новый кадр — белый бык, храпящий громче грома, разрывающий небеса, похотливый бык с неба.
— Знаете, — с изумлением сказал Эндерби, — поистине поразительное совпадение.
— Шшшшш, — сказала Веста. Эндерби огляделся приспособившимся к темноте взором, обнаружив кинотеатр полупустым, впрочем, рядом в свете экрана сидел огромный мужчина с брылами, с мешками под глазами, с горевшей в пальцах сигарой, который уже спал и легонько храпел.
День. Руританский дворец, красивый усатый царь, выживающий из среднего возраста, совещается с подобострастными бородатыми (фальшивобородыми) советниками. Фанфары. Совещание кончено. Один советник, коварный, типа Яго, остается, говорит с царем. Глаза царя банально туманятся подозрением. Отдельные итальянские слова, понятные Эндерби, вырывались со звуковой дорожки: царица, корова, Дедало. Приказано доставить Дедало. Новый кадр: мастерская Дедало. Дедало и Икаро, жестковолосый сын Дедало, строят аэропланы. Дедало — очень старый и тощий мужчина. Выслушав приказ от слуги, он раскатывает закатанные рукава рубашки, натягивает пиджак 1860-х годов, шагает коридорами лабиринта, добрый старик, глаза умные, лицо в глубоких морщинах. Вот он предстает пред царем. Долгая неразборчивая итальянская беседа с многочисленными мельтешащими красноречивыми жестами. Сердитый царь наносит пощечину морщинистому лицу Дедало. Тип типа Яго уходит с маслеными поклонами, оставляя в царских руках проблему сохранения царского лица. Дедало утаскивают пытать.
Эндерби теперь испытывал другое чувство, кроме изумления; желудок разбух от щекочущего предчувствия: это больше чем совпадение.
— Вам не кажется, — обратился он к Весте, — что это несколько более чем похоже на мою поэму? Вам не кажется…
— Шшшшш, — сказала она.
Храпевший рядом с Эндерби мужчина проговорил во сне:
— Tace[114].
Эндерби, вспомнив говорившего во сне Роуклиффа, сказал:
— Сам tace, задница. — И сообщил Весте: — Точно как в «Ручном Звере». — И вспомнил, что она еще не читала, фактически, не проявляла желания прочитать. И мрачно уставился на экран, продолжая раскручивать подлость Рауклиффо.
День. Беременная царица в изгнании сидит в жалком домишке со старой каргой. Разговоры. Родовые схватки. Потом затемнение, новый кадр: врач летит галопом издалека. Из дверей спальни доносится рев. Врач входит в спальню. Крупный план: лицо врача. Ужас, недоверие, тошнота, обморок. Крупный план с омерзительным диссонансом: то, что видит врач, — голова теленка на теле младенца.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
