Даже здесь, на окраине города, их окружал сплошной каменный лабиринт; улицы были проложены таким образом, что каждый отрезок казался тупиком с высившейся в конце стеной. Трижды им приходилось поворачивать и возвращаться назад тем же путем. Вокруг не было ни дверей, ни навесов, не было даже прохожих: одни лишь розовые неприступные стены, поджаривавшиеся на бездыханном солнце.
Наконец они подошли к маленькой, но прочно запертой на засов двери посреди широкого выступа стены. «Entrée de l'Hôtel»[60]— гласила вывеска сверху. Араб громко постучал.
Прошло много времени, а ответа не было. У Кит мучительно пересохло в горле, сердце все еще билось очень быстро. Она закрыла глаза и прислушалась — ничего.
— Постучите еще, — сказала она, потянувшись к двери сама. Но его рука по-прежнему сжимала кольцо, и он еще энергичнее застучал в дверь. На этот раз где-то в глубине сада залаяла собака; по мере того как звук постепенно приближался, к нему примешивались увещевающие женские возгласы. «Askout!»[61]— с негодованием крикнула женщина, однако животное не унималось. Потом возникла пауза, просвистел и ударился о землю камень, и собака затихла. В порыве нетерпения Кит оттолкнула руку араба и принялась безостановочно колотить в дверь, пока с той стороны не раздался женский голос, крикнувший:
— Echkoun?Echkoun?[62]
Молодой араб и женщина вступили в долгий спор, во время которого он суматошно размахивал руками, требуя открыть дверь, а она отказывалась к ней прикасаться. В конечном итоге она ушла. Они услыхали стук ее шлепанцев, потом снова залаяла собака, и вновь женщина стала выговаривать ей, после чего послышались удары и визги, а потом все смолкло.
— В чем дело? — крикнула Кит в отчаянье. — Pourquoi on ne nous laisse pas entrer?[63]
Он улыбнулся и пожал плечами.
— Мадам идет, — сказал он.
— Боже милостивый! — сказала она по-английски. Она схватила кольцо и бешено заколошматила им, одновременно что есть силы ударяя ногой в основание двери. Та не поддалась. По-прежнему улыбаясь, араб медленно покачал головой.
— Peut pas[64], — заверил он ее.
Но Кит продолжала стучать. Прекрасно отдавая себе отчет, что у нее нет на то никаких оснований, она тем не менее была в ярости на него за то, что он не смог заставить женщину открыть дверь. Минуту спустя она перестала стучать, почувствовав, что вот-вот рухнет в обморок. Она дрожала от усталости, губы и пересохшее горло были как терка. Солнце заливало голую землю; вокруг, кроме как у них под ногами, не было ни миллиметра тени. Она вернулась мысленно в прошлое, когда, будучи еще ребенком, столько раз держала увеличительное стекло над какой-нибудь несчастной букашкой, неотступно следуя за ней по пятам в ее отчаянных попытках избежать все более точного фокуса линзы, пока та в конце концов не настигала ее своим слепящим острым лучом, и тогда, точно по волшебству, насекомое замирало на месте, а она смотрела, как бедное существо медленно ссыхается и начинает дымиться. У нее было такое чувство, что если она посмотрит вверх, то увидит, что солнце выросло до исполинских размеров. Она прислонилась к стене и стала ждать.
Наконец в саду раздались шаги. Она вслушивалась, как их звук становится все отчетливее и громче, пока тот не раздался у самой двери. Она даже не повернула головы, ожидая, что та сейчас откроется; но не тут-то было.
— Qui est là?[65]— произнес женский голос Испугавшись, что молодой араб заговорит и его, чего доброго, откажутся пустить из-за того, что он местный, Кит собрала остатки сил и крикнула:
— Vous êtes la propriétaire?[66]
Последовало короткое молчание. Затем женщина, заговорив с корсиканским или итальянским акцентом, принялась многословно упрашивать:
— Ah, madame, allez vous en, je vous en supplie!.. Vous ne pouvez pas entrer ici![67]Я сожалею! Бесполезно настаивать. Я не могу вас впустить! Больше недели никто не входил и не выходил из гостиницы! К несчастью, вы не можете войти внутрь!
— Но, мадам, — крикнула Кит, чуть ли не рыдая, — мой муж очень болен!
— Aie! — Голос женщины взлетел тоном выше, и у Кит создалось впечатление, что она отступила на несколько шагов в глубь сада; ее голос, теперь чуть более приглушенный, подтвердил это.
— Ah, mon Dieu![68]Уходите! Я не могу помочь! Женщина уже начала удаляться. На полпути она остановилась и крикнула:
— Уезжайте из города! Не ждите, что я вас пущу. У нас в гостинице пока еще нет эпидемии.
Молодой араб попытался оттащить Кит от двери. Он ни слова не понял, кроме того, что внутрь их не пустят.
— Идем. Найдем фондук, — говорил он. Она оттолкнула его, сложила ладони рупором и прокричала:
— Мадам, какой эпидемии? Голос долетел издалека:
— Менингита. Вы разве не знали? Mais oui, madame! Partez! Partez![69]
Стук ее торопливых шагов стал глуше и вскоре совсем затих. За углом прохода появился слепой, он медленно двигался им навстречу, ощупывая руками стену. Кит посмотрела на молодого араба; глаза ее были широко распахнуты. Она говорила себе: «Это кризис. В жизни их бывает не так уж много. Я должна сохранять спокойствие и рассудок». Тот, видя ее остекленевший взгляд и все еще ничего не понимая, успокаивающе положил руку ей на плечо и сказал: «Идем». Она не услышала его, но позволила оттащить себя от стены как раз перед тем, как слепой поравнялся с ними. И пока он вел ее по улице обратно в город, она продолжала повторять про себя: «Это кризис». Внезапная темнота туннеля вырвала ее из состояния ступора. «Куда мы идем?» — спросила она. Вопрос доставил ему огромную радость; он прочел в нем признание того, что она полагается на него. «Фондук», — ответил он, однако в том, как он произнес это слово, просквозил, должно быть, оттенок его торжества, потому что она остановилась и отшатнулась от него. «Balak!»[70]— раздался рядом с ней крик, и ее толкнул человек с тюком через плечо. Молодой араб мягко притянул ее к себе. «Фондук», — тупо повторила она. «О, да». Они продолжили путь.
