Поворачиваю в переулок, где оставил машину. Когда-нибудь приеду сюда в последний раз.
Отпираю машину. Она как холодильник. Как кровать в нежилой комнате.
Это и мое наказание — хотя я такого не говорю. Никогда не говорю. Моя женщина и не моя. Можно, впрочем, сказать — железно моя. Никуда отсюда не денется.
Мое наказание и моя награда.
И мое раскаяние. Ноющая спина.
Если бы я исполнил свою работу до конца — доставил его домой, к самой двери, как подарок… «Супружеские проблемы и розыск исчезнувших людей». Вот он вам, получите, распишитесь. По дороге не обошлось без трудностей, но вот он вам. Как будто поймал беглого арестанта.
Могло ли такое быть? И она была бы счастлива. Могло ли?
Включаю зажигание. Обогрев — на полную. Струя воздуха как изо рта на морозе.
Счастливая пришла бы ко мне в последний раз — и расплатиться, и поблагодарить. Вместо долгих лет этого — несколько минут в моем кабинете. Выписать чек и сказать спасибо («Да что вы, это работа моя, полноте…»), а потом, может быть, вдруг обняла бы меня и даже поцеловала бы в щеку.
Вышла бы свободная и счастливая. Могло ли такое быть? Я смотрел бы на задники ее туфель, на ее подколенные впадины. Как провожающий в аэропорту. Смотрел бы из окна, как она переходит Бродвей, возвращается в свою жизнь. И это могло и должно было стать достаточной наградой для меня.
52
Они благодарят тебя, и еще как. Странные дела — я и думать не думал, — благодарят даже за плохие новости.
«Дело не только в том, что женщины, Элен…»
«Не только? — Вдруг вся превратилась в слух. — Что ты замолчал? Начал, так договаривай».
Курица «марсала», рыба «вероника»… Вся эта кулинария — но не она одна. Отец, которого она никогда не знала.
Рита спросила:
«А вы сами женаты, мистер Уэбб?»
«Был».
Вопросительно вскинула светловолосую голову.
«Долгая история».
(Не такая уж долгая: быстренько попрощалась — и в школу.)
«Не рассказывайте, если не хотите».
Оглядела мой кабинет — примерно так же, как Элен мой дом. Еле уловимое неодобрение.
Мотивы у них бывают всякие: подозрение, уточнение, отчаяние… Иной раз это самая настоящая война. Свирепая, жестокая. И всегда элемент компенсации. Я давно это понял.
Еле уловимый вздох.
Я уже ей все сообщил: с кем, где. Она и без меня догадывалась. Из серьезных — из тех, у кого ни слезинки. Работала на фабрике картонной тары помощницей управляющего. Я подумал: наверно, может делать за него всю работу, да притом с закрытыми глазами — но приходится знать свое место.
Теперь она сидела у меня в кабинете — нога на ногу, глаза чистые, черный острый носок туфли время от времени выстреливает вверх.
А я как-никак детектив. Не дурак. Сигналы распознавать умею. Можно было бы повесить табличку: «Джон Уэбб, частные расследования и помощь нуждающимся в компенсации».
А я-то сам разве в ней не нуждался? Долгая история. Долгая, медленная компенсация.
Оказалось — она далеко не сломлена. Попросила меня сделать еще один шаг. Маленькая добавочная работа. Чтобы я, когда муж будет у любовницы, отвез ее туда. Отвез и подождал у дома в машине, а она подойдет и постучит. Вот и все, ничего сложного. Минутное дело.
«Сможете или нет? Я заплачу».
Острие туфли дернулось вверх, будто нацеливаясь на что-то. Устремила взгляд уже не на меня, а вдоль прямой линии — колено, щиколотка, носок.
Мы поехали. Новый дом в новом микрорайоне. Девять вечера. Они благодарят тебя и берут в союзники.
Я остановился около дома. Холодный январский вечер. Она мрачно, глухо молчала, но прежде чем выйти, потянулась к моей руке, которая лежала на руле, и коснулась пальцами моего запястья. Сказала: «Пожелайте мне удачи» — так, словно особого ответа не требовалось. Потом отвела пальцы, наклонилась дальше, взяла мое лицо обеими руками и чмокнула меня в щеку. «Пожелайте мне удачи». Я пожелал.
Вышла, расправила юбку. Вид был такой, словно могла сказать: «Прикроешь меня». Что она собиралась сделать? Вытащить пистолет? (Откуда?) Нож, склянку с кислотой? Пока я сижу и барабаню пальцами по рулевому колесу.
Пошла по дорожке. Это вдохновляющее, величественное зрелище: бедра шагающей женщины, которой нечего терять и которая настроена серьезно.
Я ждал. Дверь дома открылась — полоса света. Ее впустили. Я готов был услышать вопли, ругань, звон бьющегося стекла. Вспоминал полицейские инструкции. Прежде всего позвони. Оказалось не такое уж минутное дело. Прошло минут десять. Потом она вышла.
Я не знаю и никогда не узнаю, что она там сказала или сделала, но она вышла с видом не менее величественным, хотя и по-другому. Высоко держала голову, дышала полной грудью. Кажется, даже отряхнула ладонь о ладонь. Ее краткий триумф, наигранное торжество, пустопорожняя месть. Я подумал о Рейчел: где она сейчас?
Но месть еще не совершилась до конца.
Она села в машину. Ничего не сказала. Секунду-другую сидела неподвижная и жесткая как статуя — а потом вдруг водопад слёз, вдруг вся перешла в жидкое состояние. Я положил руку ей на плечо. Скинула. У меня возникло ощущение, что я не должен здесь находиться. Потом немного успокоилась, полезла в сумочку за платком и велела мне: «Поехали! Поехали! Увезите меня отсюда». Я поехал. Она мне: «Да быстрее же!» — как будто мы ограбили банк.
Я рванул куда глаза глядят. Понесся как «скорая помощь», как полицейский с опытом работы на угонах.
Через некоторое время приказала: «Стоп! Стойте!» Темный безлюдный переулок, слабо освещенный травянистый бордюр. «Здесь, Джордж, здесь остановите!» Я подумал — ей плохо, сейчас распахнет дверь и ее вырвет. Остановил машину.
Тут она наклонилась и сунула руку мне между ног.
Утром, в ее спальне: опять слезы. Промокла насквозь. «Прости меня. Ради бога прости». Как будто затащила меня силой. Прижала руку к лицу. «В каком я виде, господи, — повеситься хочется. Тебе лучше уйти».
Но было воскресное январское утро, пасмурное, мрачное и холодное, и немного погодя она встала и вышла из комнаты примерно на полчаса. В двери помедлила, оглянулась. «Яичницу будешь?»
Вернулась с подносом. Чай, тосты, мармелад. Приняла душ, сотворила что-то с лицом, с волосами, мазнулась духами. И на ней был светло-розовый пушистый халат, под которым жались одна к другой груди.
Пустая постель, Джордж.
Дока по части компенсации.
По правде говоря, она не была первой. К кому другому им прильнуть, у кого другого искать утешения? И, видит Бог, надо иметь к ним жалость. Иной раз в тот самый момент, когда кажется, что она сейчас рухнет, полностью развалится, она странным образом оживает, распушает перья, загорается новым огнем. Друг в беде. Мистер Мгновенная Месть.
