Бомбы с будильником!
QUEBEC OUI OTTAWA NON.
Десять тысяч голосов, умевших разве что радоваться резиновой шайбе, пролетевшей у вратаря между ног, теперь пели: MERDE A LA REINE D'ANGLETERRE.
ЕЛИЗАВЕТА, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ.
На рю Шербрук теперь дыра. Некогда в ней покоился круп иностранной королевы. Семя чистой крови посадили в эту яму, и мощный урожай взойдет оттуда.
Я знал, что делаю, когда втискивал бомбу в зеленые медные складки ее величественных колен. На самом деле, она мне скорее нравилась. Не одну прилежную пизду щупал я в ее королевской тени. Так что прошу у тебя сострадания, друг. Мы, кто не может обитать в Ясном Свете, должны иметь дело с символами.
Я ничего не имел против Королевы Англии. Даже в сердце своем я никогда не питал к ней презрения за то, что она не Джеки Кеннеди[198]. Она, на мой взгляд, – восхитительная женщина, ставшая жертвой того, кто моделирует верхние части ее нарядов[199]. В одинокую поездку отправились Королева и принц Филип по ощерившимся оружием улицам Квебека в тот октябрьский день 1964-го. Воротила недвижимости в Атлантиде не мог быть более одинок в день, когда накатила волна. У пятки Озимандии[200]в песчаной буре 89-го компания была больше. Они сидели очень прямо в пуленепробиваемом авто, как дети, старающиеся прочитать субтитры иностранного фильма. Вдоль дороги выстроились желтые полицейские спецотряды и спины враждебных толп. Я не радуюсь их одиночеству. И стараюсь не завидовать твоему. В конце концов, это я указал тебе туда, куда не могу отправиться сам. Я и сейчас указываю туда – утраченным большим пальцем.
Сострадания!
Учитель твой показывает тебе, как это происходит.
Теперь они ходят иначе, молодые мужчины и женщины Монреаля. Музыка струится из люков в тротуарах. У них другая одежда – никаких вонючих карманов, оттопыренных комками «клинексов» с противозаконным спуском. Плечи откинуты, органы весело сигналят сквозь прозрачное белье. Хорошая ебля толпой радостных водоплавающих крыс мигрирует из мраморных английских банков в революционные кафе. Любовь на рю Сан-Катрин, покровительницы старых дев. История затягивает порвавшиеся шнурки людского рока, и марш продолжается. Не обманись: национальная гордость вещественна, она измеряется числом вставших членов вне одиноких сновидений, децибелами женских реактивных воплей.
Первое земное чудо: La Canadienne[201], до сих пор жертва мотельного холода, до сих пор любимица демократии монашек, до сих пор затянутая черными ремнями Кодекса Наполеона[202]– революция сделала то, что что раньше делал лишь мокрый Голливуд.
Смотри на слова, смотри, как это происходит.
Я хотел независимости Квебека не только потому, что француз. Я хотел непроницаемых государственных границ не только потому, что не желал, чтобы наш народ стал изящным рисуночком в углу туристической карты. Не только потому, что без независимости мы станем всего-то северной Луизианой – несколько хороших ресторанов и Латинский квартал останутся единственными отпечатками нашей крови. Не только потому, что я знаю: возвышенные вещи вроде судьбы и редкого духа должны гарантироваться такими пыльными штуками, как флаги, армии и паспорта.
Я хочу на всей американской твердыне запечатлеть великолепный разноцветный синяк. Я хочу, чтобы в углу континента дышал дымоход. Хочу, чтобы страна раскололась пополам и научила раскалываться пополам людей. Хочу, чтобы история вспрыгнула на хребет Канады на острых коньках. Хочу, чтобы край консервной банки испил американской глотки. Хочу, чтобы два миллиона знали, что все может быть иначе – как угодно иначе.
Я хочу, чтобы Государство всерьез усомнилось в себе. Чтобы Полиция стала компанией с ограниченной ответственностью и рушилась вместе с фондовой биржей. Чтобы в Церкви были раздоры и борьба по обе стороны экрана.
Сознаюсь! Сознаюсь!
Видел, как это происходило?
Вплоть до ареста и последующего заключения в эту больницу для опасных маньяков я проводил дни за написанием памфлетов против англо-саксонского империализма, приделывал часы к бомбам – обычная подрывная деятельность. Я скучал по твоим крепким поцелуям, но не мог тебя удержать или последовать за тобой в странствие, которое наметил для тебя именно потому, что не мог пойти сам.
Но по ночам! Ночь бензином проливалась на самые безнадежные мои мечты.
Англичане сделали с нами то, что мы сделали с индейцами, а американцы с англичанами – то, что англичане – с нами. Я требовал отмщения за каждого. Я видел горящие города, видел кино, гаснущее в пустоту. Я видел маис в огне. Я видел наказанных иезуитов. Я видел, как деревья вновь отвоевывают крыши длинных домов. Я видел застенчивого оленя – он убивал, чтобы получить назад платья из своих шкур. Я видел наказанных индейцев. Я видел, как хаос пожирает золоченую крышу Парламента. Я видел, как вода разъедает копыта животных, что пришли на водопой. Я видел костры, залитые мочой, и целиком проглоченные бензоколонки – трасса за трассой проваливались в дикие топи.
Мы тогда были очень близки. Я тогда не сильно от тебя отставал.
О Друг, возьми дух мой за руку и вспомни меня. Тебя любил человек, так нежно читавший твое сердце, желавший твоих снов для собственной могилы. Думай изредка о моем теле.
Я обещал тебе радостное письмо, правда?
Я намерен снять с твоих плеч последнее твое бремя: бесполезную Историю, под гнетом которой ты стонешь в таком замешательстве. Человек твоего склада никогда не продвинется дальше Крещения.
Жизнь избрала меня быть человеком фактов: я беру на себя ответственность. Тебе не нужно больше копаться в этом дерьме. Опусти даже обстоятельства смерти Катрин Текаквиты и последующие документально подтвержденные чудеса. Прочти это той частью своего сознания, которую обычно отряжаешь следить за мошками и комарами.
Попрощайся с запорами и одиночеством.
Ф. заклинает историю в старом стиле[203]
