— Им не воздвигли мраморной плиты, — проговорил бортмеханик, вытирая промасленные руки куском ветоши, — на бугорке, где гроб землёй накрыли, как ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили.
Сидящий на крыле стрелок-радист махнул рукой, перекусил измочаленную зубами травинку:
— Да и надписи огранивать им рано, Паш. Ведь каждый, небо видевший, читал, когда слова высокого чекана пропеллер их на небе высекал.
— И хоть рекорд достигнут ими не был, хотя мотор и сдал на полпути — остановись, взгляни прямее в небо и надпись ту, как мужество, прочти.
Стрелок-радист поднял голову и снова в который раз прочёл на розоватом июльском небосклоне:
И. Сталин
— Вот если б все с такою жаждой жили, чтоб на могилу им взамен плиты их инструмент разбитый положили и лишь потом поставили цветы.
Из вечерней
Среди заводов и лесов гудков и вьюги перекличка. От Киевского в ноль часов отходит электричка. Просторен, полупуст вагон. Застывшая немая сцена. Вплывает в пригородный сон, закончив труд, вторая смена. У заметённого окна, откинув с плеч платок пуховый, склонилась девушка одна над книжкою, давно не новой. Сосед возьми да подсмотри, что книга та — учебник школьный…
А ей, поди, уж двадцать три. И стало его сердцу больно:
— Так, значит, и тебе пришлось узнать военных лет печали?
Квадраты света мчались вкось. Вагон причалил, вновь отчалил. Людей сближает скорость, ночь, метель, мелькающие дачи.
Спросил он:
— Можно вам помочь решить по физике задачу?
— Нет, что вы, я решу сама, — она в ответ сказала просто.
И стала вдруг теплей зима, и люди словно выше ростом.
Поезд начал тормозить. Сосед приподнялся, вздохнул:
— Ну что ж, до свидания. Желаю вам успеха в учёбе.
— Спасибо, — улыбнулась девушка. Голова её медленно тянулась к потолку. Поезд остановился.
Сосед сошёл на занесённую снегом платформу, сунул руки в карманы.
Несмотря на двадцатиградусный мороз, от лежащего вокруг снега шёл пар, с косой крыши над кассой текли проворные ручьи. Мимо прошёл человек, остановился позади кассы, расстегнул штаны и стал смывать жёлтой струёй снег с крыши.
Сосед осторожно пробрался меж его ногами и заспешил на автобус.
Морячка
— Войдите! — Капитан милиции поднял голову.
Дверь отворилась, и в кабинет вошла невысокая девушка.
В руке она держала хозяйственную сумку.
— Здравствуйте, — робко проговорила девушка, подходя к столу капитана.
— Здравствуйте. — Он отложил в сторону ручку и вопросительно посмотрел на неё.
— Меня к вам из восьмого кабинета направили. Я сначала туда зашла. А там сказали, что нужно в пятнадцатый.
— Так, — капитан сцепил замком руки, — а вы, собственно, по какому делу?
— Я… — Девушка замялась.
— Да вы садитесь. — Капитан кивнул на стул.
Девушка села, поставила сумку на колени:
— Понимаете, товарищ милицанер, я живу, то есть мы с мамой живём на Малой Колхозной.
— Так.
— И вообще… Я даже не знаю, как рассказать…
— Вы не волнуйтесь. Расскажите всё по порядку.
Девушка вздохнула:
— В общем, этим летом у нас с мамой комнату снимал один лейтенант. Моряк. Он по каким-то делам приезжал, в командировку, а в гостинице жить не захотел. Крысы и клопы, говорит, там.
— Так. И что же?
— Ну вот. Жил месяц. Платил исправно. Весёлый такой. Аккуратный. Три раза со мной на танцы ходил. В кино тоже. С мамой разговаривал. А когда уезжать надумал, то стал со мною говорить. — Девушка потупилась. — Разрешите, — говорит, — вам на память своё сердце подарить.
— Так.
— И когда я плавать буду, — говорит, — где-то в дальней стороне, хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне. Ну, я ответила шутливо, — девушка наклонила голову, — что приятна эта речь, но такой большой подарок неизвестно где беречь. И к тому ж, товарищ милый, — говорю, — разрешите доложить, чтобы девушка грустила — это надо заслужить.
— Так. Ну и что — уехал он? — Капитан с интересом смотрел на неё.
— Уехать-то уехал, но вот, — девушка достала из сумки банку, обтянутую чулком, — вот это, товарищ милицанер, я нашла у себя в тумбочке.
Она стянула с банки чулок и поставила её перед капитаном.
В плотно укупоренной банке лежало сердце. Оно ритмично сокращалось.
Капитан поскрёб подбородок:
— Это что, он оставил?
— Да.
— Значит, это его сердце?
— Конечно! А то чьё же…
