— А знаете, она решила остаться. Клаудия Сантандер. Расхотела возвращаться на Кубу.
— Да? Это хорошо.
— На Кубе существует сеть мобильных поликлиник. Она мне рассказывала. Думаю, нам по силам организовать здесь нечто подобное. Она говорит, что нашла свое призвание. В смысле — поняла, что ее место здесь.
— Рад за нее, — сказал я. — Не прошло и десяти лет, как она себя нашла.
Прилив энергии, атмосфера перемен — все это спасло брак Сантандеров. Этот факт меня действительно порадовал. Ничего, что в большом мире по-прежнему бушуют эпидемии и стихийные бедствия, лишь бы за стеной, в соседней комнате, царили тишина и спокойствие.
Однажды во время моего дежурства в больницу пришел какой-то старик. Сопровождавший его мальчик — то ли внук, то ли племянник — сказал мне, что старик присутствовал на лекции Лоуренса. Поэтому они сегодня здесь, пояснил мальчик. Раньше они даже не знали, что здесь есть больница.
Старик, не знавший по-английски ни слова, лучезарно нам улыбался. Казалось, его тоже заразило неуловимое воодушевление, распространяющееся по больничным коридорам. Но на осмотре выяснилось, что его заболевание — катаракту на правом глазу — мы вылечить не в силах. Старику следовало обратиться в больницу за эскарпом — в ту, которая функционировала по-настоящему. Я выписал ему направление к моему знакомцу Дю Тойту.
Когда я попрощался с ним, голова старика безвольно поникла. Все надежды, порожденные визитом поликлиники, развеялись как дым. И ничего не поделаешь.
Лоуренсу я о старике не рассказал. Вопреки фактам, Лоуренс мог бы воспринять эту историю как свою победу. Впрочем, не мне судить… В тот период неопределенности и ожидания я чувствовал: на душе у Лоуренса груз, которого раньше не было.
Я понимал: дело в Марии. Он ломает голову, как ему следует поступить. Со мной он на эту тему больше не заговаривал, но вопрос висел между нами в воздухе постоянно. Лоуренс то и дело в самые неожиданные моменты на меня косился, пытаясь угадать мои мысли. Но я отмалчивался. Я все еще искренне намеревался вмешаться, принять меры, но прежде желал довести ситуацию до ее логического завершения, чтобы несложные правила, по которым жил Лоуренс, наконец-то рассыпались в пух и прах.
И вот однажды он начал приготовления. Не то чтобы демонстративно, но и не таясь от меня. Принес с кухни брикет мыла и большой таз. Достал из шкафа чистую простыню. Разложил у себя на кровати перчатки, зеркало, катетер, расширитель матки. Казалось, он устроил инвентаризацию. Потом Лоуренс взгромоздился на подоконник, уперся подбородком в колени и уставился в окно.
Я понял, что он сделал свой выбор и теперь дает мне шанс сделать мой. Время было. Я мог бы его остановить. Вплоть до самого последнего момента, когда он направился к двери. Я мог бы поманить его рукой и сказать: «Погодите, Лоуренс. Давайте я вместо вас съезжу». Или: «Не нужно, Лоуренс. Давайте я с ней сначала поговорю».
Но миновало столько дней, а я до сих пор с ней не поговорил. И этот день клонился к закату, а я не остановил Лоуренса и лишь в этот момент осознал, что вмешиваться не стану. Я сказал Лоуренсу истинную правду: это к нему она обратилась, не ко мне. В конце концов, ребенок наверняка был не от меня, а если даже и от меня, то лучшего выхода все равно нет. Повлиять на ход событий я был не в силах. Итак, я проводил Лоуренса взглядом, не проронив ни слова.
В тот же вечер он сложил приготовленное в чемоданчик. Медленно, точно ему было больно двигаться. Надел свой белый халат. Прошел к двери. Замялся.
— Фрэнк.
— Да? — откликнулся я слишком быстро, слишком громко.
— Что вы делаете сегодня вечером?
— Еще не знаю. Наверно, просто посижу где-нибудь. Я устал.
— Если хотите, мы можем попозже куда-нибудь заглянуть. Ну, там… выпить, например.
— Куда? К Маме? Я там вчера был. Вряд ли мне скоро захочется снова туда сунуться.
— A-а. Ну, ладно тогда.
— Я устал. Давайте потом решим, по обстановке.
— Хорошо.
Я не поднимал глаз, но все равно почувствовал момент, когда он вышел за дверь. Я немного выждал. Подкрался к окну. Увидел, как одинокая долговязая фигура пересекает автостоянку. Взревел мотор. Машина Лоуренса медленно выехала за ворота и растворилась во мраке.
Отсутствовал он долго. Часа четыре, не меньше. Казалось, я не испытывал ничего, кроме безразличия, но догадался по своему поведению, что в моем подсознании бьется какая-то неуправляемая эмоция. Я ходил из угла в угол, чувствуя себя хищным зверем в клетке. Потом лег на кровать и выключил свет, но так и не смог сомкнуть глаз.
Я услышал, как его машина подкатила к воротам, свернула на стоянку, затормозила. Хлопнула дверца. Его шаги по тропинке — неспешные, тяжелые.
Когда он открыл дверь, я прикинулся спящим. Он, впрочем, вообще не обратил на меня внимания. Чемоданчик оттягивал его руку — можно подумать, что там камни. Да и сам Лоуренс выглядел так, словно таскал камни за тридевять земель. Он наткнулся в темноте на свою кровать, что-то пробурчал себе под нос, пошел в ванную. Журчание льющейся воды, плеск, хлюпанье. Шум не прекращался очень долго — вероятно, он несколько раз вымылся с головы до ног.
Я встал. Включил свет. Ночь была безветренная, душная — как-никак лето приближается. Внезапно мне стало трудно дышать. Я распахнул окно и, опершись коленями о кровать Лоуренса, ненадолго высунулся наружу, чтобы лицо овеял свежий воздух.
Потом из ванной вышел Лоуренс, совершенно голый. С его тела капала вода. Взглянув на меня, он сел на мою кровать, лицом ко мне. Долгое время мы оба не говорили ни слова. Я был в одном белье. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что эта сцена — двое обнаженных мужчин в неприбранной комнате — не что иное, как эпизод какой-то запутанной любовной истории. Лицо Лоуренса, хмурое, совершенно иное, чем раньше, было для меня непостижимо, как черты совершенно незнакомого человека.
Лишь впоследствии я осознал: та необычность, та неуловимая печать, которая отличала его лицо от всех прочих, исчезла бесследно.
Он спросил:
— Зачем вы это сделали?
Вопрос меня озадачил.
Я сказал:
— Но я же ничего не делал. Я все это время был здесь.
— Да, — кивнул он.
Это прозвучало как начало фразы, но продолжения так и не последовало.
И тогда разговор продолжил я.
— Если вы хотите кого-то обвинить, — сказал я, — вините самого себя. Мы все жили тут спокойно. Жизнь текла по нормальному руслу. А потом вы приехали и сморщили нос. Вам обязательно понадобилось все взбаламутить. «Нет, так не годится, надо исправить…». Вы захотели все наладить. Устроить, чтобы всем и каждому стало лучше. И что с нами теперь сталось?
— Что с нами сталось?
— Да ничего не сталось, мы ни на шаг не продвинулись. Вот только никто из нас уже не довольствуется спокойной жизнью.
