— Кто — Том? — Я подумала, что сейчас услышу хохот, но она только фыркнула, так что, вполне возможно, ее это не удивило.
— Это было давно. На острове.
— Вот как, — сказала она. По ее молчанию я поняла, что она собирается с духом. — Тогда, наверное, вы и женщину эту знаете — Грейс.
— Знаю, миссис Уоттс, — подтвердила я. — Но только понаслышке. А лично мы не были знакомы. Грейс умерла несколько лет назад.
Ответа не последовало.
— Нельзя ли будет к вам зайти, миссис Уоттс? — решилась я.
Молчание переросло в неодобрение.
— Я надеялась…
— Сегодня у меня дела, — сказала она. — Напомните, вы по какому вопросу?
— Я насчет вашего мужа, миссис Уоттс. Он был моим учителем.
— Да-да. Вы говорили. Нет, сегодня неудобно. Мне сейчас нужно выйти.
— Я могу только сегодня. Завтра мне лететь обратно, в Австралию.
На том конце сделали вдох. Я ждала с закрытыми глазами.
— Ну ладно уж, — выговорила она. — Вы ведь ненадолго, правда?
Она объяснила, как до нее добраться; ехать надо было поездом. От вокзала пришлось минут десять тащиться через микрорайон, застроенный частными кирпичными домами, каждый с небольшим участком земли за глухими стенами — некоторые были сплошь испещрены похабными словами, моя мама тут же схватилась бы за щетку, чтобы их стереть. Или посмотрела бы на них так, что они бы сами собой скукожились от стыда и хлопьями осыпались на землю. Потом я миновала стадион, который облюбовали птицы — утки, сороки, чайки — и подростки в капюшонах и мешковатых рэперских штанах, скрывающих кроссовки. Оставив позади парк, я увидела горстку неприветливых, обдуваемых ветром домов с засохшими палисадниками.
Джун Уоттс проинструктировала меня очень подробно. Главное — не перепутать половину дома под литерой «А» и половину под литерой «Б». На половине «А» свирепствовала злая собака.
Крупная, медлительная женщина в свободных черных брюках совершенно не ассоциировалась у меня с женой мистера Уоттса. Могла ли я подумать, что жена мистера Уоттса наденет футболку с надписью на груди. Надпись гласила: «Smile». Полагая, что это ее девиз, я улыбнулась. Ответной улыбки не последовало. Наверное, она тоже была в легком шоке от моей внешности. Мы с ней общались только по телефону, а у меня в то время уже был ярко выраженный австралийский акцент. Она никак не могла предположить такой черноты. К тому же на ногах у меня были черные туфли. А мои черные волосы отросли до такой же длины, как во время блокады, когда мама уже стала грозиться, что перекинет меня через плечо и моими патлами будет чесать себе спину, где самой не достать.
Джун Уоттс затворила за мной дверь и повела в гостиную. Свет, проникавший сквозь тюлевые занавески, приобретал какой-то болезненный оттенок. Ни с того ни с сего миссис Уоттс громко хлопнула в ладоши; я вздрогнула. Раскормленный серый кот недовольно сполз с кресла. После чего кресло было предложено мне, а хозяйка устроилась на диване по другую сторону журнального столика. Миссис Уоттс потянулась за пачкой сигарет и одновременно стрельнула на меня глазами.
— Я закурю, не возражаете? — сказала она. — Нервы разыгрались.
— О, надеюсь, это не из-за меня, миссис Уоттс. — Я посмеялась, чтобы выказать дружелюбие. — Большое спасибо, что разрешили мне зайти. Ваш муж оказал на меня большое влияние.
— Кто — Том?
Она фыркнула, как тогда, по телефону. Закурила сигарету и встала, чтобы открыть окно.
— Я вышла замуж за слабовольного человека, Матильда, — изрекла она. — Не хочу показаться злопамятной, но это правда. Том был слабаком. Он должен был со мной развестись, а не крутить шашни у меня под носом.
Миссис Уоттс затянулась и медленно выпустила дым.
— Думаю, он вам ничего такого не рассказывал.
Она обернулась.
— Простите, миссис Уоттс. Это вы о чем?
— Эта женщина жила за стенкой. Под литерой «А», где сейчас держат злую собаку — я вам говорила. Мне бы догадаться, откуда ветер дует. Сколько раз его ловила: стоит приложив ухо к стене. Я, бывало, спрошу: «Том, какого лешего ты тут делаешь?» Уж не помню, что он мне плел, каждый раз другое, и, как видите, довольно ловко — я его ни разу не приревновала. Даже когда она угодила в Порируа и он что ни день мотался ее проведать, я и то ничего не заподозрила.
— В Порируа?
— В психиатрическую лечебницу. Попросту говоря, в дурку. — Она умолкла, чтобы затушить сигарету. — Могу чаю предложить, если хотите.
— Не откажусь. Спасибо, миссис Уоттс, — ответила я.
На главной стене висели какие-то фотографии. Я попыталась охватить их единым взглядом. Но так, чтобы Джун Уоттс не сочла, что я любопытствую. На самом-то деле я, конечно, любопытствовала, просто не хотела этого показывать. Поэтому запомнила только одну — с изображением молодой пары.
У него темные волосы и живое лицо. Смеющийся розово-белый рот. В петлице красный цветок. У нее вид совсем юный, а лицо холодное, не то чтобы сердитое, но готовое рассердиться; нежно-голубое платье, туфельки в тон. Пока миссис Уоттс хлопотала в кухне, я разглядывала цветок в петлице мистера Уоттса. Подозревая, что у нас вскоре иссякнут темы для разговора, я приготовилась спросить название цветка.
Потом я зашла к ней в кухню. Двигалась она еле-еле. По-моему, у нее что-то было неладно с бедром.
— Миссис Уоттс, вы, случайно, не помните, чтобы мистер Уоттс надевал красный клоунский нос?
Бросив в чашку чайный пакетик, она задумалась.
— Ни разу не видела. Хотя меня бы это не удивило.
Я ждала, что она хотя бы поинтересуется, откуда такой вопрос.
Ждать пришлось долго. Будь я собачонкой, встала бы на задние лапы и высунула язык. Но Джун Уоттс так и не проявила интереса. Она выдернула штепсель электрического чайника и наполнила чашки.
— У меня печенье есть. Наше, новозеландское, «афган»[8]называется.
— С удовольствием попробую, миссис Уоттс.
Она сказала:
— Гости у меня нечасто бывают. Я специально выходила «афгана» купить.
— Спасибо за вашу заботу, миссис Уоттс.
Взяв поднос, я последовала за ней в гостиную.
— Я познакомилась с Томом в Управлении по стандартам. Мы вместе работали. Устанавливали стандарты для всего на свете. Соотношение цемента и воды в чем угодно. Мы были молоды. Все тогда были молоды. Когда стареешь, это начинает тебя угнетать. Молодежи поблизости нет. Поневоле начинаешь думать: может, молодых больше не осталось? Может, в наше время только молодые и жили?
