Мужчина (смутившись): Слушайте… Э-э-э-э… Погодите… Кажется… Да, вот.
Зельда: Прекрасно! Как это мило с вашей стороны. Вы уверены, что хотите мне ее дать? Вы уверены, что не посчитаете меня смешной, что я не буду выглядеть в ваших глазах избалованной девочкой? Вы дарите мне ее от чистого сердца?
Мужчина: Ну да, конечно. В общем-то, мне это понятно, бывают такие глупые желания, со всяким может случиться.
Мужчина явно польщен. Зельда, слегка опершись о его руку, играет монеткой.
Зельда: С моим мужем такое не случается. Я вот сейчас вставлю монетку в эту машину. Мне хочется разглядеть этот пейзаж поближе, увидеть, как тает снег, как прыгает зайчик с круглыми глазами, как скачет лань. А может быть, я даже увижу это здание, там, такое красивое… Как оно называется?
Мужчина (со смехом): Ну знаете, сейчас все лани уже попрятались! А то здание, там, это Брабан, лечебница для умалишенных.
Зельда: Для умалишенных? Какой ужас!
Зельда вставляет монетку в подзорную трубу и наклоняется, медленно ее поворачивая. Мужчина смотрит на нее.
Мужчина: Красиво, но совсем не весело. Я там бывал.
Зельда (поднимая голову): Вы там бывали? Вы…
Мужчина (со смехом): Нет, не бойтесь. Я навещал одного человека — одну знакомую.
Зельда (фальшивым тоном): Должно быть, это ужасно? Особенно если этот человек вам дорог — видеть его вот так… И ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь, и уезжаешь, а он или она остается там… Это, должно быть, так противно.
Мужчина (немного смутившись): Да! Конечно! Но прошу заметить, это была подруга моей матери, старая дама, и, на мой взгляд, она всегда была чокнутая, так что…
Зельда: Да, это совсем другое дело.
Труба останавливается. Зельда выпрямляется.
У вас есть еще монетка? Я все вам верну.
Мужчина: Не беспокойтесь.
Зельда: Нет-нет, верну обязательно. Вы были так любезны, вы поверили нам. А ведь мы могли оказаться грабителями.
Мужчина (смеясь): Стоять здесь и требовать с прохожих по франку? Ну, вы не слишком много заработали бы таким образом! Что за странная идея…
Зельда: Да, у меня часто бывают странные идеи. Но как я верну вам эти деньги? Вы живете в деревне?
Мужчина: Я остановился в «Черном охотнике». Но я вовсе не хочу, чтобы вы мне их возвращали. Мне было приятно помочь вам.
Зельда: Ну, если вы не хотите денег, может быть, я угощу вас сегодня вечером в баре «Черного охотника»? Возможно, бокал вина не так стеснит вас, как монетка. Кстати, меня зовут Зельда, как Зельду Фицджеральд. Мой дедушка повстречался с ней в «Рице» в тридцатые годы и так влюбился, что заставил мою бедную маму дать мне ее имя. Все это тем более смешно, поскольку к тому времени, как я появилась на свет, Зельда уже давно сгорела заживо в своей клинике. Он этого, разумеется, не знал.
Мужчина: Никогда не слышал об этих Фиц… Фицджеральдах.
Зельда (чуть ли не извиняясь): Ах, ну это совершенно естественно: они были чудаки-американцы и практически никогда не бывали во Франции. И потом, он никогда не был нобелевским лауреатом… Так приходите сегодня вечером в бар «Черного охотника». Мы поболтаем, вы расскажете мне, о чем вы думаете, чего вам хочется, потому что вы ведь совсем как я, и на вас тоже бывает находит что-то такое, какие-то прихоти, капризы…
Мужчина (смущенно глядя на Этьена): Но… Э-э-э-э… Если ваш муж не против, я, конечно, буду очень рад.
Зельда: Мой муж никогда не против, правда, милый? Мой муж и моя лучшая подруга позволяют мне все и всегда.
Этьен (кивая): Это точно, мсье.
Мужчина (с несколько натянутой улыбкой): Ну что ж, тогда, значит, договорились. Сегодня в восемь вечера я буду в баре. Вам подходит — в восемь?
Зельда: Да, а еще лучше в восемь без одной минуты.
Мужчина наклоняет голову в неясном приветствии и, практически пятясь, уходит. Зельда спокойно вставляет в подзорную трубу последнюю монетку и снова погружается в созерцание. Остальные переглядываются.
Дорис: Ну и что все это значит, Этьен?
Этьен: Ничего. Ты же сама слышала. Зельда снова стала такой, как раньше. А раньше она всегда любила разговаривать с незнакомыми людьми, играть на автоматах и бросаться в объятия направо и налево, не обращая внимания на нас.
Дорис: А ты, как раньше, будешь ей во всем потакать. Вспомни, куда это ее привело! В Брабан!
Этьен: И что? Если понадобится, она будет туда время от времени возвращаться. Ей там было совсем неплохо.
Зельда (по-прежнему глядя в зал через подзорную трубу): Неправда, Этьен.
Этьен: Что?
Зельда (резко поворачивая трубу и направляя на них): Какие вы смешные крупным планом! И у вас такие старые лица — ужас!..
Дорис: Обязательно об этом говорить? Тебе это доставляет удовольствие?
Зельда: Вовсе нет. Просто это стекло какое-то уж слишком увеличительное; наверное, я тоже буду жутко в нем выглядеть.
Пауза.
Этьен: Почему ты это сказала? Что, тебе там было плохо?
Зельда (направляя на него трубу): Этьен, а у тебя на подбородке угорь. Он выглядит просто угрожающе: по всему видно, что ему не терпится с тобой расстаться, я вечером удалю его салфеткой и протру одеколоном.
Дорис: Ты не ответила на его вопрос.
Тиканье смолкло. Зельда опускает трубу, облокачивается на нее, оборачивается и смотрит на них.
Зельда: Какой вопрос? Плохо ли мне там было? Конечно плохо. А ты как думаешь? Сумасшедший дом, даже самый роскошный, — ужасное место. Там все бежевое, все кругом, только бежевое, все время. В конце концов от этого бежевого цвета становится неловко. У него такой презрительный вид, честно-честно. И кресла в саду, такие плетеные, тоже презирали нас. Стоят по углам лужаек, зеленых-зеленых, как яблоко, и смотрят с подозрением, будто ожидают какой-то гадости; привыкли, что их вечно ломают, портят или пачкают. Многие, особенно женщины, садились на них и забывались. Забывались! То есть они так показывали, что, наоборот, ничего не забыли. Это всегда были одни и те же дамы, и они всегда выбирали одни и те же кресла: усядутся поглубже и уткнутся с прилежным видом в свое вязанье или кубик Рубика. А через какое-то время расставят ноги, выкатят глаза и как начнут кричать от ужаса, пока не прибегут медсестры. А потом смеются, смеются, извиняясь…
Этьен: Дорогая, все это ужасно и совершенно ни к чему. Эти подробности тебя только расстраивают и утомляют.
