— Да…
Оба поняли, что эту тему лучше не развивать. Разговорами делу все равно не поможешь, а нервозности прибавляется.
— А я сегодня забрала бабушку из больницы… — сообщила Ксюша.
— Это хорошо.
— У меня осталась почти половина от пяти тысяч, — сказала Ксюша. — Я могу тебе вернуть…
Матросов махнул рукой: не надо. Это ничего не изменит. И вообще, они об этом уже говорили.
— А как бабушка?
— Сидит, смотрит в одну точку… Меня узнает через раз…
Матросов кивнул. Он не стал больше ничего спрашивать. А Ксюша не стала больше ничего говорить.
— Скорее бы уже все это закончилось, — вздохнула она.
Матросов опять кивнул.
— Да.
Дело шло полным ходом. Бэха привез в гараж еще одну бочку для раствора и пять дополнительных электроплиток для выпаривания. Буквально на глазах гора красных мешочков с суриком таяла, а штабель аккуратно сложенных пакетов с аммонитом рос. Чутко оценив ситуацию, Бэха решил не ждать, пока будет переработан весь сурик, а сдавать продукт по мере готовности. Но оказалось, что на сдачу порошка немцам нужно записываться на три дня вперед, а потом каждые четыре часа отмечаться в перекличках, и даже шустрый Бэха не смог обойти этот порядок и записался только на воскресенье.
Слухи же по городу ходили самые невероятные. Об очередях, выстраивающихся за суриком на торговых складах. О том, что деньги там уже некуда складывать — их пакуют прямо в картонные коробки. О десятках фур, которые идут в город с завода в Боровичах, — а ведь всего две недели назад сурик никому вообще не был нужен! О том, что возле немецкой конторы день и ночь творится черт знает что, страсти накалились до предела, и разборки в очереди уже несколько раз заканчивались драками едва ли не со стрельбой.
Чтобы занять руки и отвлечь голову, Матросов в свободное от больницы время взялся помогать рабочим обрабатывать порошок — тоже разводил сурик в бочке, мешал, разливал раствор по противням. Бэха смотрел на это дело не очень одобрительно — для работы есть специально обученные люди, тот, кто вкладывает деньги, делать ничего не должен! Но вслух своего недовольства не высказывал: пусть уж лучше Матросов работает, чем болтаться под ногами и портить настроение своей унылой физиономией. Заодно он и за процессом приглядывает, и за новыми работниками. От этого тоже польза, Бэхе не приходится по нескольку раз на день наведываться в гараж.
На следующий день, сидя с Тосей дома, Ксюша специально просматривала по телевизору все новости. О порошке говорили в каждом выпуске. Причем на этот раз тон репортажей был уже другим. Репортеры возмущались всеобщим умопомешательством и высказывали вопрос: почему немцев не смущает имеющий место массовый обман? И когда аммонитом, приготовленным из сурика, заинтересуются компетентные органы. Не пора ли вмешаться? И запретить это надувательство?
В конце дня Ксюша не выдержала и снова побежала в больницу повидаться с Матросовым.
На этот раз Матросов был как-то подозрительно беззаботен и весел. На его губах бродила неясная ухмылка. По утомленному лицу Ксюша догадалась, что ночью он не спал.
— Как там дела, в гараже? — спросила она.
— Все хорошо.
— Скоро они?
— К завтрашнему дню обещали управиться…
Ксюша не хотела говорить о неприятных новостях, услышанных ею по телевизору, но все же не выдержала.
— В новостях такое говорят… Уж скорее бы…
— Пустяки! — сказал Матросов. — Вот увидишь, все будет хорошо!
Ксюша не ответила. Хотя в безапелляционном тоне Матросова ей послушалось что-то неестественное.
— В крайнем случае, и без этой доли гипофиза люди отлично живут, — пошутил Матросов. — Мне говорили в клинике.
Ксюша замерла. Как это без гипофиза? О чем он?
Матросов вдруг рассмеялся.
— А знаешь, в чем тут дело?
— В чем?
— Я сам во всем виноват!
Ксюша внимательно посмотрела ему в лицо.
— Я обманул Гольдштейна! — признался Матросов.
— Кто такой Гольдштейн?
— Мой доктор из психушки. Тот, который мне «крышу» на место ставил.
— А-а…. Ну и как ты его обманул?
Матросов лукаво взглянул на Ксюшу.
— Меня ведь как Гольдштейн лечил?..
Ксюша затаила дыхание:
— Как?
— «Ты, — говорит, — представь, что у тебя не голова, а видеомагнитофон. Представил?» — «Представил». — «Теперь я вставляю в этот видеомагнитофон кассету, и ты записываешь на нее все, что было в армии. Все-все! Понимаешь?» — «Понимаю». — «Записал?» — «Записал». — «А теперь, смотри: я беру эту кассету и выбрасываю ее в мусорное ведро. Видел? В мусорное ведро! И все! Конец! Теперь ничего этого в твоей голове нет! Запомни: ничего нет! Понял?»
Матросов почему-то рассмеялся.
— И что? — осторожно спросила Ксюша.
— А то! Я все сделал так, как он велел. Представил, что голова — это магнитофон, записал на кассету все, что было, вынул воображаемую кассету из головы и выбросил в ведро.
Матросов замолчал и опять хитровато улыбнулся.
— Ну? И что?
— А то! Что после выписки, перед уходом с отделения, я прокрался к Гольдштейну в кабинет, нашел в мусорном ведре мою кассету, спрятал под халатом и унес с собой! На всякий случай! — он рассмеялся и весело посмотрел на Ксюшу. — Так что сам во всем и виноват!
Матросов говорил вроде бы в шутку, вроде бы для того, чтобы Ксюшу развлечь. Но его смех был таким напряженным и неестественным, что Ксюше стало нехорошо.
И по дороге домой она вдруг почему-то вспомнила о странном мужчине, который следил за ней, когда она разговаривала с Матросовым в первый раз, о мужчине, который говорил, что ей скоро потребуется его помощь. Конечно, он очень походил на сумасшедшего, но… Но было в его словах что-то такое…
В тот же вечер Ксюша пошла в парк, чтобы разыскивать у пруда человека, похожего на Калиостро.
* * *
Ксюша обнаружила странного мужчину на скамейке перед прудом. В руках он держал горбушку хлеба. Старик машинально отламывал от горбушки куски, бросал их в пруд и о чем-то мрачно размышлял.
Ксюша не была уверена, что старик вспомнит о их встрече, но тот сразу ее узнал и, кажется, совсем не удивился.
— Пришла… — мельком взглянув на нее, констатировал он. Не переставая при этом о чем-то думать и крошить хлеб в пруд.
— Я пришла узнать, что вы имели в виду.
— Когда?
— Когда сказали, что мне скоро понадобится ваша помощь, — твердо сказала Ксюша.
