Ты ошибаешься! Клянусь Отцом нашим небесным, ты ошибаешься! Фернанда не виновата. Человек, которого ты видел, — не ее любовник: это мой возлюбленный, это Октав. Я его видела, я знала, что он тут, что он бродит вокруг дома. Я полагала, что он уже уехал. Но если ты видел, что Фернанда разговаривает с каким-то мужчиной, — это мог быть только он. Он взывал к ней о помощи, просил, чтоб она примирила его со мной. Ты слышал звук поцелуя, но это Октав поцеловал ей руку. Октав не отличается сильным характером, и у меня не много осталось любви к нему, но это вполне порядочный человек, и я знаю, что он не станет обольщать твою жену. Что касается Фернанды, невозможно и думать, что она так легко поддалась искушению, да еще лжет с таким апломбом. Я пока ничего не знаю; то, что происходит, кажется мне странным, и я не берусь дать сейчас объяснение событиям. Не понимаю, когда они успели подружиться, но за то, что они не стали любовниками, ручаюсь. Я знаю не их поступки, а их души. Не суди прежде времени, сохраняй спокойствие, жди. Надеюсь, завтра ты все узнаешь. Мне досадно, что я не могу дать тебе сегодня более вразумительные объяснения, но я не хочу расспрашивать Фернанду — боюсь, как бы она не догадалась о твоих подозрениях. Однако смело могу сказать, что она их не заслуживает.
До свидания, Жак, постарайся уснуть этой ночью. Что бы ни случилось, я сделаю все, что ты пожелаешь. Моя жизнь принадлежит тебе.
XLVIII
От Фернанды — Октаву
Мужайтесь, мой друг, мужайтесь! Я наконец поговорила с Сильвией и теперь надеюсь. Для разговора представился удобный случай. Вы так просили меня не ускорять ход событий, что я ужасно боялась, не слишком ли я поспешила. Но, с другой стороны, очень не хотелось упустить благоприятную минуту — может быть, она больше не повторится. Никогда еще я не видела Сильвию такой предупредительной, такой доброй, такой ласковой; казалось, ей хочется побеседовать со мной. Вчера вечером она пришла ко мне в спальню и спросила, почему я такая печальная. Я ответила, что вот Жак пишет ей из Блосса, справляется о здоровье детей, а мне не написал ни строчки. Я не имею права обижаться на такое явное предпочтение, которое он оказывает Сильвии, но оно глубоко огорчает меня. Я так попросту и сказала. Она горячо поцеловала меня и воскликнула:
— Бедная моя девочка! Да как же это возможно, чтобы ты огорчалась из-за меня! А я-то надеялась способствовать твоему счастью и своей любовью если не увеличивать, то поддерживать его. Да что же это, Фернанда! Неужели ты думаешь, что в глазах Жака я женщина?
— Нет, — ответила я, — я знаю — или по крайней мере мне так кажется, — что ты его сестра, но от этого еще сильнее чувствую свое несчастье. Тебя он любит больше, чем меня.
— Нет, Фернанда, нет! — воскликнула Сильвия. — Если бы это было так, я бы меньше уважала и любила Жака. Ты ему дороже всех на свете, ты его возлюбленная, ты мать его детей. И ты сама его любишь превыше всего, не правда ли?
— Превыше всего, — ответила я.
— И ты никогда не могла упрекнуть себя в какой-нибудь важной вине перед ним?
— Никогда! — сказала я с уверенностью. — Беру Господа Бога во свидетели.
— Тогда тебе нечего бояться, — сказала она. — Правда, Жак бывает строг и неумолим в некоторых случаях, но очень мягко и снисходительно относится к мелким проступкам. Будь уверена, Фернанда, что участи твоей можно позавидовать, и если ты недовольна, то, значит, ты просто неблагодарная. Увы! Как бы я хотела поменяться с тобой! Ты можешь любить всеми силами души, можешь уважать предмет своей любви, можешь всецело предаться ему; такого счастья я никогда не знала.
— Да правда ли это? — воскликнула я, обвив рукою ее шею. — Разве ты никогда не любила?
— Любила. Но никогда не принадлежала любимому и никогда не буду принадлежать, потому что он не существует. Все мужчины, которых я пробовала любить, лишь издали походили на мой идеал, а вблизи становились самими собою, и как только я узнавала их, я переставала их любить.
— О Боже! — воскликнула я. — Ты, значит, пробовала не раз?
— Да, много раз, — смеясь ответила Сильвия, — и почти всегда моя любовь кончалась накануне того дня, который я назначала себе, чтобы признаться в ней. Только с двумя я зашла несколько дальше и со вторым выдержала довольно серьезные испытания. Когда любовь моя угасала, случалось порой, что она вновь загоралась, но всегда недостаточно жарко для того, чтобы отдать ей силы, которые я чувствую в своей душе.
— Так, значит, ты не от холодности и бедности сердца хочешь жить одиноко?
— Нет, наоборот, от избытка его богатства и энергии. Душа моя томится неутолимой жаждой любить и поклоняться высокому существу, а мне встречались лишь самые обыкновенные люди. Я хотела бы обратить своего возлюбленного в божество, но мне попадаются только простые смертные.
И вот, видя, что она так разговорилась, я попросила ее рассказать мне о ее последнем увлечении, а также засыпала вопросами о вашем характере. Она мне сказала, что вы первый мужчина, которого она узнала, и последний из возлюбленных, о каких она мечтала.
— Но разве Жак, — вдруг сказала она, — никогда тебе об этом не говорил?
— Никогда.
— И не читал тебе мои письма после вашей свадьбы?
— Никогда.
— Шаль! — заметила она. — Ну, а ты сама, что ты думаешь о его характере и его наружности? Встречала ты его, когда он тут бродил в парке? Не правда ли, он с большой выразительностью играет на флейте?
— Ах, Сильвия! Злюка! — воскликнула я. — Ты, стало быть, прекрасно знала, что он здесь?
— Ну, что ж он тебе рассказывает? — со смехом сказала на. — Ведь он пишет тебе письма.
Тогда я бросилась в ее объятия, почти к ее, ногам, и с полной откровенностью, с жаром рассказала ей о дружбе, завязавшейся у нас с вами. Она слушала меня внимательно, и на лице ее было необычайное выражение удовольствия и любопытства. О, я надеюсь, Октав, что она вас любит больше, чем признается в том, больше, чем думает. Один раз она прервала меня — спросила, когда я вас увидела в первый раз, при каких обстоятельствах вы заговорили со мной; ее вопросы несколько смутили меня, однако ж я рассказала ей почти все и, в свою очередь, спросила, откуда она знает про наше знакомство.
— Я случайно увидела в руках Розетты письмо, присланное тебе, и узнала почерк, которым был надписан конверт. Не можешь ли ты показать мне одно из его писем? — добавила она. — Любопытно было бы прочитать, что он говорит обо мне.
Я побежала и принесла предпоследнее письмо[2], в котором говорилось только о ней. Она быстро прочла его и, улыбаясь, возвратила мне; затем, явно взволнованная, стала ходить по комнате, как это делает Жак, когда колеблется, обдумывая какое-нибудь решение, и наконец сказала мне, беря свой подсвечник со свечой:
