Глава двадцать шестая ВЫ НАЗВАЛИ МЕНЯ КОРОЛЕВОЮ
Звонок раздался раньше, чем предполагал председатель правления.
Был полдень. Николай стоял у окна, наблюдая, как к городу подбирается гроза. На северную столицу наползала туча. Брюхо ее светилось, а спина оставалась синей. Под брюхом метались молнии. Ударил ветер, зазвенело стекло. В парке согнулись деревья. Дождя не было. Каждая вспышка молнии запечатлевала происходящее: над песчаной аллеей летела старуха с собакой. Они летели, то приподнимаясь над землей, то касаясь ее ногами. Николай захлопнул окно.
Гроза прекратилась так же внезапно, как началась. И вот тогда-то зазвенел телефон. Сквозь скрипы и щелчки уходящей грозы в трубке еле слышно пробивался девичий голос:
— Мне Николая. Не знаю, как отчество. Шмидта.
— Я слушаю вас.
Дальше то, что говорила девушка, пошло клочками:
— …Когда это случилось… Я выполняю его просьбу передать вам… Он говорил, что вспомнил… Увезли в клинику…
Незнакомка говорила о чем-то очень важном.
— Кто вы? Кого увезли в клинику? Успокойтесь и повторите снова…
— Никодима Петровича… — Телефонная трубка жгла ухо. — Он сказал, что для вас это будет большой радостью… Ведь вы просили его, а он обещал.
Раздался электрический грозовой щелчок. Разговор прервался. Трубка злорадно загудела.
«Никодим Петрович»… — перед мысленным взором экс-вождя галеасцев встала комната, загроможденная старинными вещами, буфет — и в нем под стеклом коричневые черепки извлеченных из могил амфор. «Немедленно на Ропшинскую. Кому-то из соседей он оставил что- то важное».
Троллейбус катил, подпрыгивая на асфальтовых ухабах, водитель, причмокивая губами, погонял его, как лошадь.
На остановках со щелканьем кнута открывались и закрывались двери.
Вот и дом. Лестница. Дверь с гирляндою звонков. Николай, не долго думая, нажал верхний. Дверь сразу же отворилась. На пороге стояла девушка.
— Это я вам звонила, — торопливо и жалко заговорила она. — Не будем заходить ко мне в комнату — у меня беспорядок. В квартире никого нет, можно говорить здесь, в коридоре. Когда Никодим Петрович заболел, я ухаживала за ним. Порой он говорил странные вещи. Вам принести стул?
— Не нужно. Скорее! Что с ним, что он велел передать?
— Да, да, я расскажу вам все.
И она торопливо стала говорить, что старый искусствовед в бреду вспоминал раскопки приазовских курганов, экспедицию на остров Змеиный, где искали остатки древнегреческого храма; вспомнил реставрацию вазы из малахита, разбитой во время посещения музея миллионером Хаммером; говорил о том, что после этого приезда из экспозиции ночью были сняты и увезены какие-то картины.
— Это особенно волновало его. Вспоминая, он плакал. А перед самой смертью позвал меня и сказал, что нашел письмо, которое очень заинтересует вас. Вас он запомнил. Письмо, как он сказал, было частным, не представляло никакой ценности, и он, уходя, забрал его. Оно было адресовано человеку, который в то время уже не работал в музее.
