— Она тоже вряд ли при капиталах сейчас!
— А Кароль, если я поговорю с ней?
— Я тебе не советую, — сказал Жан-Марк. — Она будет счастлива сообщить обо всем отцу!
— Ты прав. Она сейчас не в духе. Всякий раз, когда она открывает рот, то начинает меня ругать! Между нами говоря, тебе повезло, что ты не живешь дома. Если бы я мог удрать, я бы тоже…
— А Маду? Ты не думал?
— Конечно!.. Но и там я не уверен… У нее принципы… Она нажалуется… В общем, я посмотрю… Ты сказал, что можешь одолжить мне тридцать франков?
— Да.
— Это лучше, чем ничего! Тридцать франков здесь, тридцать франков там…
Жан-Марк взял бумажник, вынул тридцать франков и протянул их брату. Ради этого он работал всю ночь?! Какой идиотизм!
Даниэль положил деньги в карман, поблагодарил и неопределенно спросил:
— А как ты, у тебя все в порядке?
— Все в порядке, — ответил Жан-Марк.
Потом они посидели немного друг перед другом. Даниэлю из вежливости надо было ненадолго остаться, но он не знал, о чем говорить. Поскольку денег он не нашел, права на передышку у него не было. Он ушел от брата, крепко пожав ему руку, с чувством вынужденной неблагодарности. Между тем ему пришла в голову идея продать свои книги, безделушки, амулеты, гитару… Неужели и после этого он не наберет семисот пятидесяти франков?
Дома он наткнулся на Кароль, которая уходила куда-то, затем на Аньес, как раз убиравшую его комнату. Он выставил ее за дверь, ласково подталкивая плечами, стал искать чемодан и заполнил его сначала старыми школьными учебниками, загромождавшими комнату, затем книгами о путешествиях. При взгляде на каждую книгу, которую он брал в руки, на него накатывала волна грусти, связанная с воспоминаниями о детстве. Но чем сильнее он страдал от этой самоотверженности, тем больше восхищался страстью, вдохновлявшей его на этот поступок. Любовь к Дани росла от всего, чем он жертвовал ради нее. Когда он увидел рыбу-луну, его охватили сомнения. Даже это? Ну да! Дани этого заслуживает! Вскоре морской монстр, круглый, просвечивающий и колючий, был снят со своего крючка, а на его месте осталась только голая лампочка. Амулеты, наконечник копья, вырезанные из дерева статуэтки присоединились к рыбе-луне, уже лежавшей в плетеной хозяйственной сумке. Лишившись своих украшений, хижина путешественника преобразилась в келью монаха. Даниэль повесил за спину гитару, взял в одну руку сумку, в другую чемодан и поспешил поскорее уйти, чтобы избежать приступов сожалений. Если будет нужно, он загонит еще и проигрыватель. Это был его последний резерв, неприкосновенный запас.
Даниэль, конечно, предвидел, что за школьные и другие книги дадут сущие пустяки, но его удивило, что старьевщики квартала не проявили особого интереса к предметам африканского искусства и даже к рыбе-луне. Торговец музыкальными инструментами, к которому он потом завернул, скривился при виде его гитары и предложил ему «от силы» сто франков. Даниэль, возмутившись, воскликнул, что она стоила вчетверо больше. Тогда тот, повернувшись, показал ему в глубине магазина шесть старых гитар, более красивых, чем у него, и заверил, что вот уже два года на них не находится покупателя. Даниэль, глубоко огорченный, опустил голову и протянул руку. Он никогда не думал, что предметы, столь дорогие для него, так мало значили для других. Вероятно, и в любви так же! Может, и Дани, которая казалась ему незаменимой, всем остальным безразлична? И только он находит ее красивой?
Итого: сто сорок семь франков пятьдесят. Даже если он продаст проигрыватель, семисот пятидесяти франков, затребованных акушеркой, ему не набрать. Вариант с Маду был намного предпочтительнее. Даниэль решил отправиться в Тук в следующее воскресенье. Но по железной дороге ехать ему не хотелось, а его легенький мопед никуда не годился. Он едва подходил для поездок по городу и мог совсем отказать в дороге. У Дебюкера мопед был покрепче, почти настоящий. У него он его и возьмет. Даниэль уже мысленно представлял, как мчится на бешеной скорости по пустым и зеленым пространствам, как ветер обдувает ему лицо, свистит в ушах, натягивает парусом рубашку, — целая лавина ветра и шума разрывается навстречу движению. От скорости дрожь проникает ему в запястья и челюсти. Он пригибает корпус, и окрестный ландшафт смещается вместе ним. Довольствие так велико, что временами Даниэль забывает о грустных мотивах этой поездки. Он вернулся домой в оптимистическом расположении духа, хотя ничем еще не помог Дани, а предметы, которыми очень дорожил, продал за бесценок.
За завтраком, протекавшим в мрачной атмосфере между напряженным и безмолвным Филиппом и занятой едой Кароль, Даниэль продолжал думать о своем деле. Он, конечно, не сомневался, что Маду, немного побушевав, даст ему денег. А потом? Сможет ли Дани втайне от родителей отправиться к акушерке? Хватит ли у нее смелости быть твердой до конца?.. Если дело раскроется, скандал будет грандиозный! Кровь леденела у него загодя. Ну нет, все пройдет хорошо. «Два месяца, это еще ничего. Лишь бы только это не отразилось на ней морально!» Потом он сразу закрутит ее в таком круговороте веселья, что она обо всем быстро забудет. А почему бы и ее не отвезти в Тук, на мотоцикле? «Абсурд! Мне нужно быть одному, чтобы поговорить с Маду! К тому же, если Дани поедет со мной, я не смогу двигаться быстро! Можно легко выжать восемьдесят на такой ракете! Эврика! Растрясти беременную женщину на мотоцикле — это же лучшее средство устроить ей выкидыш! Вот оно, долгожданное решение! Ну нет, дорога слишком хорошая! Ровная, как бильярдный стол! Поеду один. На полном газу!» Его снова охватило опьянение мотоциклиста. Обед приближался к концу. Филипп посмотрел на часы:
— Три часа! Ты не опоздаешь в лицей?
— Да нет, папа. Сегодня же четверг!
Филипп нахмурился и вышел из комнаты. Минуту спустя Кароль тоже ретировалась. Может, они боялись остаться наедине друг с другом? Даниэль позвонил Дани. Они договорились встретиться в Люксембургском саду.
— Я уверен, что Маду поможет! — сказал Даниэль. — В воскресенье вечером я привезу семьсот пятьдесят франков. А в понедельник… в понедельник… что же, приступим к решению насущного.
Он надеялся на горячее одобрение и удивился, увидев, что лицо Дани трепетало, черты исказились, а зеленые, раскосые глаза наполнились слезами.
— Что с тобой? — прошептал он.
— Ничего!
Он взял ее за руку, подержал, неловко поднес к губам. Она зашмыгала носом и отвернулась.
— Что с тобой? — переспросил он. — Давай телись! — И сразу же спохватился, осознав, что сказал грубость: — Что-то не так, моя маленькая Дани?
— Я хочу… я хочу сохранить этого ребенка, — пролепетала она.
Он ждал всего, только не этого! Сохранить ребенка! Зачем? Разумеется, не было и речи о том, чтобы выказать удивление. Поразившись в душе, Даниэль изо всех сил старался изобразить умный и учтивый вид.
— Это нелегко в нашей ситуации, — сказал он.
Глаза Дани округлились:
