Я собрал свои вещи, они поместились в два чемодана и один рюкзак. Все книги сразу я унести не мог, поэтому сложил их в шкаф и сообщил госпоже Фридовой, что пришлю за ними еще до конца недели. Она уже немного успокоилась и даже сказала, что не гонит меня немедленно, а предупреждает за месяц — потому что идти мне некуда. Она же не из тех, кто выбрасывает жильцов на улицу.
Пока я укладывался, я размышлял о том, к кому мне обратиться за помощью. На первом месте Нетршеск, на втором — Гмюнд. Я набрал номер старого учителя, но, едва услышав гудок, положил трубку. Представить, что я ночую на раскладушке в кладовой или кухне в непосредственной близости от Люции, чьи шаги и голос то и дело доносятся ко мне из соседней комнаты, я был не в силах. Как долго смогло бы продлиться такое совместное житье? И чем бы оно закончилось?
Я позвонил в гостиницу «Бувине» и мгновенно дозвонился. Не успел я назваться, как чей-то голос сообщил мне, что я попал в справочную вокзалов, но поскольку телефон у них разбит, помочь мне они не смогут. Потом трубку повесили. Я не сомневался, что это был Прунслик. Я снова набрал номер и приготовился уже сыпать ругательствами, когда услышал голос Гмюнда.
Я объяснил ему ситуацию. Он не колеблясь сказал, что ждет меня у себя. Он предоставит мне комнату, где я смогу жить до тех пор, пока мы с ним будем работать вместе. За это время они с Раймондом что-нибудь мне подыщут.
Я даже не смог его поблагодарить — во-первых, мне не хватало слов, а во-вторых, я не хотел, чтобы он услышал, как я растроган.
Прощание с госпожой Фридовой заняло не больше минуты. Я хотел пожать ей руку, но при виде злосчастного бородатого растения, которое я держал, она с ужасом отпрянула и заперлась у себя в комнате. Через дверь мы договорились о моих книгах. Остатка денег за квартиру я требовать не стал, не имело смысла, ноябрь уже кончался, а за декабрь я заплатить не успел. Счет за него мне подадут в каком-нибудь другом месте.
Ключи я оставил на ящике для обуви. Прежде чем дверь за мной захлопнулась, я еще услышал, что за меня непременно будут молиться.
Растение, которое я попробовал пересадить из Нового Города в Просек, отомстило мне сполна: оно лишило меня крыши над головой. Возле подъезда я выбросил его в мусорный бак. Жестяная крышка закрылась за ним со стоном, который разнесся по всему сумрачному спальному району, словно мольба о помощи. Я был свободен.
XV
Я свободен, как камень, что падает туда, где упадет, я свободен, как тот, кто поклялся.
Р. Вайнер
По дороге в гостиницу я дважды спотыкался о булыжники мостовой. Натриевые уличные фонари поблескивали розоватым светом и очень медленно набирались отваги раскалиться добела. Маршрут трамвая № 3 изменили, мне пришлось выйти на Мысликовой улице, и прямо посреди проезжей части я упал, да так, что чемодан раскрылся и выплюнул парочку книг. Все, кроме разбившегося зеркальца, я запихнул обратно и тут же едва не погиб, потому что из темноты вылетело белое такси и, гудя клаксоном, задело меня своим твердым боком. Я поглядел ему вслед, как глядел бы на врага, от чьего оружия с трудом увернулся. У реки сияли в ночи квадратные витрины галереи «Манес»[43]— точно разноцветные окна во флуоресцирующий потусторонний мир, в желтом сиянии за стеклом двигались туманные силуэты с бокалами в руках: какой-то вернисаж, мероприятие для избранных, безумная пантомима для непосвященных, оставшихся снаружи.
Как ни странно, ни в одном из окон гостиницы «Бувине» не горел свет. Лишь на стойке портье была включена лампочка под зеленым абажуром, рядом с ней я заметил склонившуюся над книгой голову. Я направился туда, но мне даже не дали представиться — портье поздоровался и сказал, что знает обо мне. Он снял с доски у себя за спиной ключ, подал мне его и присовокупил, что господину Гмюнду срочно понадобилось отлучиться, но что это неважно и я могу идти к себе в комнату. Мне выделили синюю.
Он запер застекленные двери и повесил на них табличку с английской надписью back soon.[44]Потом он помог мне с чемоданами. Лифт не работал. Мол, все стальные тросы оборвались, не выдержав веса господина Гмюнда. Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это шутка, но и потом я не проронил ни слова, поскольку он обидел достойного человека. Портье поставил чемоданы перед дверью и замер в ожидании. Когда я заверил его, что мне больше ничего не потребуется, он откланялся. Хорошо, что служащий оказался таким развязным, ведь в ином случае мне пришлось бы дать ему на чай, и я бы совершенно растерялся.
В апартаментах Гмюнда было приятно, не слишком жарко, в темноте холла бдительно подмигивал оранжевый глазок термостата. Я ощупью отыскал выключатель, и на кремовых стенах мягко засветились три двойных электрических подсвечника. Я доволок чемоданы до деревянной вешалки и положил на них рюкзак. Плаща Гмюнда и его трости я не заметил. Только стоявший в углу зонт намекал на то, что здесь кто-то живет. Холл сиял чистотой, на ковре приглушенно-зеленых тонов не было ни соринки. Мне показалось странным, что нигде нет никакой обуви, у такого богача, как Гмюнд, ее должна бы быть целая уйма. Возможно, все туфли находились в трех небольших шкафчиках возле противоположной стены. У меня просто руки зачесались — так захотелось заглянуть туда, но я сумел с собой справиться.
В холле были четыре двери: две слева, одна посередине, одна справа. Со времен прошлого визита мне помнилось, что в гостиную, куда меня пригласили, вела средняя. Тогда я повернулся к первой двери слева — за ней я ожидал увидеть синюю комнату. Я повернул ручку, открыл дверь и изумленно отступил. Там оказался узенький коридорчик, который, по всему судя, шел параллельно главному гостиничному коридору, располагавшемуся за толстой стеной. Здание было некогда жилой твердыней с башней в центре; в века барокко и классицизма тут появились одна за другой удобные комнаты и несколько галерей, постепенно превратившихся в коридоры. Да уж, когда стройка идет так медленно, немудрено, что могут возникнуть глухие, ни для чего не предназначенные уголки — такие, к примеру, как этот коридорчик. Длиной он был метров пять-шесть и упирался в закрытую дверь. Ширина его примерно равнялась ширине плеч, а цвет стен — красный — безумно раздражал.
Я подошел к двери в левой стене холла и открыл ее. Какой-то чулан… Нет, темная комната! В крохотной клетушке, где мог бы поместиться всего один человек, стоял столик на металлических ножках, а на нем — фотоувеличитель, обернутый игелитом. На жестяных полках я заметил пластмассовые ванночки, несколько лампочек, два будильника с секундными стрелками и стопки желтых, красных и серых картонных коробочек, скорее всего с фотобумагой. К стене была прикреплена узкая и необычайно глубокая эмалированная раковина, наверное, предназначенная специально для лабораторных целей. Она напоминала школьный ранец. Над раковиной торчал латунный водопроводный кран. Прямо под потолком, над полочками, чернел небольшой вентилятор. К столику был вплотную придвинут стул.
