А несколько лет спустя он приехал домой из школы, вооруженный слухами о сплетении языков. Лоретта весело сообщила ему, что видела, как ее мама с папой делали так, и это выглядело отвратительно. В конечном счете, Кон убедил ее в обратном.
После этого они целовались при каждом удобном случае, неумело тренируясь. Когда Кону стукнуло семнадцать и он должен был ехать учиться в Кембридж, его стала мучить совесть из-за того, что он играет с ее расцветающей женственностью, но тогда Лоретта была зачинщицей, преследуя его до тех пор, пока они не зашли гораздо дальше поцелуев. Он гадал, жалеет ли она теперь, что подарила ему свою девственность. Он не принес ей ничего, кроме боли, когда должен был принести бесконечную радость и счастье.
Бархатный мед. Она всегда была такой сладкой на вкус. Везде. Его язык медленно исследовал глубины рта, словно в его распоряжении была бесконечность. Она придвинулась еще ближе, прижавшись своей мягкой грудью к его груди. Руки ее скользнули ему в волосы, и он порадовался, что не подстригся коротко, как того требовала мода. От ее прикосновений даже волосы казались живыми. Ее пальцы гладили и вплетались до тех пор, пока кожу головы не стало покалывать и пока по затылку не стало растекаться тепло.
Руки Кона заскользили вниз по ее спине. Приподняв Лоретту за ягодицы, он усадил ее на свое древко и крепко прижал к себе. Сердце Лоретты лихорадочно колотилось. Они были сплетены друг с другом, соединенные настолько полно, что это было почти болезненно. Как бы ему хотелось удерживать ее в этом положении, пока они не станут частью пейзажа, словно два каменных изваяния, слившиеся навечно!
У Лоретты на уме было другое. Собравшись с силами, она выгнулась назад. Кон позволил ей в этот раз вести его. Он наблюдал, как ее глаза сузились, а рот сжался. Он взял тугие полушария груди в ладони и стал тереть соски мозолистыми пальцами, любуясь тем, как их цвет меняется с персикового на клубничный. Он втянул один в рот, пробуя на вкус. Лоретта установила свой ритм, но пальцами так крепко вцепилась ему в плечи, словно размеренность давалась ей с каждым разом все труднее.
Кон вновь довел ее до экстаза, заставив ее рассыпаться на тысячи осколков. Она откинула голову и смотрела в бескрайнее небо — на лице ее было написано такое блаженство, что сердце Кона чуть не остановилось. Он дал ей то малое, что мог, — отсрочку ее одинокого будущего. Он был на волосок от того, чтобы последовать за Лореттой, когда до него дошло, что вряд ли она вооружилась одной из своих губок. Она ведь не ждала его. В самом деле, она не думала, что они могут снова заняться любовью. Он намеревался что-то сказать, когда она запечатала его рот неистовым поцелуем. Безумный Маркиз не мог ни говорить, ни думать. Теперь его единственной мыслью было продлить эту восхитительную близость между ними как можно дольше.
Но все случилось слишком быстро: он достиг пика наслаждения одновременно с тем, как Лоретта конвульсивно сжалась вокруг него, целуя до бесчувствия.
Они льнули друг к другу, тяжело и часто дыша. Кон был добровольным пленником Лоретты и мечтал, чтобы так было всегда.
— Я люблю тебя, Лори.
Он почувствовал, как она покачала головой.
— Шш.
Он приподнял ее подбородок.
— Люблю. Этого недостаточно, но я хочу, чтоб ты это знала.
Она тихо вздохнула и снова прильнула к нему. Ему показалось, он почувствовал на своей коже зарождение ее улыбки.
Они тихо сидели, приводя дыхание в норму и слушая рокот воды по камням. Их мир имел свой предел, вот-вот должен был измениться. Его обмякшая плоть начала неизбежно выскальзывать из нее.
— Ты ведь без губки, да?
Лоретта вскочила. На ее разрумянившемся от любовных ласк лице промелькнуло выражение ужаса.
— О Боже!
— Тише. Не волнуйся. Я помою тебя.
Если они зачали ребенка, неужели и после этого она сдастся? Кон знал, что был бы на седьмом небе от счастья. Но все равно повел ее назад под водопад.
Мыло его осталось между двумя камнями. Кон легко нашел его. Намылив руки, он тщательно помыл ее и поплескал водой, пока она стояла, неподвижная и напряженная.
— Пойдем на солнце, а то ты совсем замерзла. Лоретта кивнула с закрытыми глазами, словно ей невыносимо было его видеть.
— Да. Возле нашего камня вода теплее.
«Наш камень». Значит, это стало и ее миром тоже. Он быстро увел ее от водопада.
— Не садись пока. Не хочу, чтобы ты поранилась. — Кон наклонился и стал убирать крупные камни, чтобы Лоретта могла сесть на илистое дно. Он покидал их дальше в воду, где они подняли страшные брызги. Разбрасыванием камней не излечить его отчаяния, но сейчас он ничего другого не мог сделать, разве только придушить себя.
Лоретта села в воду. Она была ужасно похожа на рассерженную русалку с этими своими волнистыми волосами, блестящими на солнце.
— Я идиотка. Это ты делаешь меня идиоткой. — Лоретта взбаламутила вокруг себя воду, подняв со дна ил.
— А вы делаете из меня дурака, мадам. Так что мы друг друга стоим. — Кон опустился рядом с ней.
— Ох, Кон, что мы будем делать, если я забеременею? Не могу поверить, что мы допустили такую беспечность. Опять! Мы ведь уже не дети. Все это время я была так осторожна.
Кон знал и сожалел об этом. Беременность облегчила бы его задачу сделать ее своей женой. Он не учел ее меры предосторожности, когда впервые предложил стать его любовницей.
Он многого не учел.
— Маловероятно, чтобы этот последний раз во что-то вылился. Не напрашивайся на неприятности. Но в этот раз ты ведь мне скажешь, да? Если что-то случится?
— По крайней мере, теперь ты не женат, — проворчала она.
— Но хотел бы. Она ударила его.
— Прекрати! Мы ведь обо всем договорились. Ты согласился, что для детей так будет лучше.
Кон поморщился:
— Нет, Лори, это ты решила, что для детей так будет лучше. Я просто уважаю твои желания. Не думаю, что они были бы так уж сильно разочарованы, если б узнали правду. Но вижу по твоему грозному взгляду, что ты вряд ли передумаешь. — Чем дольше он сидел с ней, тем сильнее ему хотелось любить ее снова. Слова — ненужная преграда между ними. Чем больше они говорили, тем больше отдалялись друг от друга. — Одевайся и иди. Я подожду немного и тоже приду. Не можешь же ты возвращаться с полуодетым дикарем.
Лоретта обвела кончиком пальца татуировку на его раненом плече. Неужели в ее глазах промелькнуло сожаление? Если да, то оно было мимолетным.
Она встряхнулась, прямо как золотистый щенок, и облачилась в рубашку и платье. Потом сунула под мышку корсет и взяла ботинки.
— Сегодня на ленч курятина! — крикнула она через плечо. — Не опаздывай.
Он смотрел, как она идет босиком по траве, спина прямая, влажные пряди блестят на солнце. Он ждал, что она обернется, помашет, вернется, поцелует его и больше никогда не уйдет. Но она исчезла за гребнем холма, а он остался сидеть в холодной воде, съежившись телом и душой.
