— Он гомосексуалист?
— Что?
— Его высокопреосвященство — гомосексуалист?
— Почему вы меня об этом спрашиваете? Какая разница? — почти раздраженно ответил Малама.
— Сегодня вечером он пригласил меня поужинать, и я хотел бы знать, как себя вести.
Казалось, кардинал Малама не понял его.
— Положа руку на сердце, ваше высокопреосвященство, мне не хотелось бы столкнуться еще с одним небольшим сюрпризом, — пояснил брат Гаспар.
— В котором часу вы договорились встретиться? — сказал кардинал, взглянув на часы.
— В половине девятого.
— Они заедут за вами в гостиницу?
— Нет, мы назначили встречу в ресторане.
— Каком?
— Он называется «L’Eau Vive».
— Вы знаете этот ресторан?
— Нет.
— Это недалеко от Пантеона. Им управляют монахини-миссионерши, понимаете, все выдержано в фольклорном стиле, но будьте осторожны.
— Осторожен? Почему?
— По двум причинам: во-первых, потому, что этот ресторан можно считать подведомственным Хакеру, а во-вторых, потому, что эти монашенки никогда не дают сдачи, им нужно оставлять ровно столько, сколько вы должны. Остальное они считают чаевыми и прикарманивают… Имея дело с миссионерами, люди обычно не очень настаивают на сдаче, разве не так?
— В этом смысле, ваше высокопреосвященство, можете не волноваться: у меня в карманах пусто. Кроме того, Хакер сказал, что приглашает меня.
— Он — приглашает? Хотел бы я посмотреть!
— Если он не заплатит, то я не знаю, как…
— А чего вы хотите? — прервал его Малама.
— Не знаю.
— Так вот, действуйте с оглядкой, брат Гаспар, и не выдавайте даже десятой части того, что вам известно. Он, несомненно, постарается выведать у вас все, что сможет. Если Хакер приглашает вас поужинать, значит, ему что-то от вас надо. Ни на миг не ослабляйте бдительности, и не дай Бог вам придет в голову сказать, что мы виделись. Если вы это сделаете… Все мы, не зная этого, находимся под неусыпным наблюдением Хакера. Это он вербует людей в воинство Сатаны. Возможно, вы ему приглянулись и он хочет привлечь и вас тоже. По правде говоря, мне бы не хотелось, чтобы вы шли.
— Обмануть его высокопреосвященство? Не знаю…
— Он сам частенько это проделывает: договаривается с кем-нибудь, что позвонит, пошлет сообщение — все что угодно, однако за данное слово никогда не отвечает.
— А его высокопреосвященство Ксиен Кван Мин?..
— Что Ксиен Кван Мин?
— Он тоже, да? — спросил брат Гаспар. — Он тоже попался в сети Хакера?
— Ну что вы! Он совсем другое дело. Просто он наполовину буддист или что-то вроде.
— Наполовину буддист? — растерянно переспросил брат Гаспар.
— Наполовину буддист, наполовину кришнаит — не знаю точно, я в этом плохо разбираюсь, но про него поговаривают, что он занимается восточной медитацией, йогой, тайчи — словом, всякой этой чертовщиной. Известно ли вам, что, используя эти методы, легко впасть в галлюцинации и шизофрению, иногда под воздействием наркотиков?
— Что же — ему не хватает простых молитв?
— Полагаю, что нет, вы же сами видели, — сказал Малама. — Дело в том, что он находится в состоянии постоянного транса, вы обратили внимание? Какая-то часть его всегда пребывает в мире ином. Он постоянно улыбается, как обезьянка. Смотрит на вещи отстраненно, не позволяя им влиять на себя: он — человек созерцательный, если не сказать боязливый. А уж коли он такой, то ни Хакер, ни Сатана нимало не заинтересованы в его душе. Уверяю вас — если здание Церкви завтра рухнет, его высокопреосвященство Ксиен Кван Мин даже мизинцем не пошевельнет. Взаимодействие с действительностью его не интересует. У меня такое впечатление, что этот мир вообще абсолютно не интересует его. Для него все — ложь, обман, что-то вроде игры, которую он бесстрастно наблюдает.
— И, конечно, поэтому он предпочитает никогда не высказывать собственного мнения.
— Нет, не поэтому.
— Тогда почему?
— Никто точно не знает, почему Ксиен Кван Мин так неразговорчив или попросту всегда молчит. Официальная и вполне правдоподобная версия в том, что его пытали и, кажется, вырезали язык.
— Кто?
— Коммунисты.
— Коммунисты? Сукины дети!
— Да, эти чертовы сукины дети, это отродье Сатаны. Так или иначе, его высокопреосвященству повезло.
— Почему?
— Потому что, если бы он заговорил, Хакер отлучил бы его. Если бы вы знали, сколько людей было отлучено за последнее время! Ходят слухи, что у себя дома он поклоняется образу Будды. Повторяю, он большей частью пребывает в мире ином, словно уже умер. Наши муки и беды ему совершенно чужды. Думаю даже, что он над нами смеется. Да, вполне вероятно.
— Интересно, — только и нашелся что сказать брат Гаспар и объяснил, что всего несколько часов назад его подвергли допросу от лица Священной конгрегации по вопросам вероучения и адвокатом назначили именно его высокопреосвященство Ксиен Кван Мина.
— Адвокат без языка, да к тому же погруженный в восточную медитацию! Как он собирался защищать вас? Видите теперь, как ведут себя эти люди! Хитрецы!
Гаспар кивнул.
— Как вообще они осмелились подвергнуть вас допросу? Какие показания рассчитывали услышать?
Брат Гаспар максимально подробно изложил перипетии судилища: критику его книги, очную ставку с Кьярамонти и жалобы на него со стороны Государственного секретариата, равно как и бурную сцену в кабинете монсиньора по поводу брифинга о целибате. Под конец он упомянул о пастырском послании, которое ему было поручено составить и которое Папа собирался прочесть завтра на площади Святого Петра.
Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама впал в задумчивость и вдруг спросил:
— Вам не кажется — тут не пахнет лососиной?
— Лососиной? — сказал брат Гаспар, принюхиваясь и делая вид, что не чувствует запаха балыка, но было ясно, что сандвичи так и не прижились у него в желудке. — Н-нет, ваше высокопреосвященство, вроде бы нет…
— Брат Гаспар, — прервал его Малама, — вам никогда не хотелось иметь детей?
— По правде говоря…
— Это потому, что вы недостаточно об этом думали, — снова прервал его кардинал.
— Возможно.
— Разрешите дать вам один совет: заведите детей.
— Но, ваше высокопреосвященство, я…
— Монах? Все это слова, брат Гаспар, слова, и только. Высшее обязательство перед жизнью — продолжение рода, это единственное, что мы наверняка знаем о Боге. Сейчас голова у меня занята другим, но несколько лет назад я пережил по этому поводу настоящий кризис: я сетовал, что у меня нет потомства и женщины, которая была бы рядом, когда придется умирать, никого, с кем я мог бы поделиться воспоминаниями, разделить тяжесть борьбы и радость победы, никого, кто разругался бы со мной из-за того, что я заляпал скатерть или опрокинул тарелку с супом. Понимаете, что я имею в виду?
