Генрих и друзья
В течение нескольких недель Генрих донимал меня, чтобы я уделил внимание одному из выступлений, которые он регулярно давал для Amid di Germania[166]— частного «культурного сообщества», к которому он принадлежал; посредством отговорок, извинений, увиливаний от прямого ответа и абсолютной лжи, мне довольно долго удавалось избегать того, что, как я знал, было неотвратимо, но, в конце концов, Дамоклов меч упал, и я никак не смог защитить себя от удара.
— Я настаиваю на этом! — завопил он, топая ногой и заставляя полдюжины столов затрястись.
— Но, Генрих, — вяло запротестовал я, — у меня просто нет времени — ты же знаешь, как мы заняты все эти дни…
— Ба! И как ты думаешь, почему ты вдруг стал таким занятым? Почему, как ты думаешь, твой ресторан заполнен посетителями ночь за ночью?
— Я знаю, что ты собираешься сказать мне, — ответил я.
— Они приходят для того, чтобы послушать меня, конечно же! Меня, Генриха Херве!
У меня от удивления открылся рот.
— Ты действительно веришь в это?
— А какие еще объяснения здесь могут быть? О, ты, конечно, действительно отличный повар — но, мой дорогой Орландо, в этом городе сотни отличных поваров, дюжины ресторанов, сопоставимых по качеству с II Giardino.
Если бы только этот жирный фигляр знал настоящую причину, то рот от удивления раскрылся бы у него, а не у меня.
— Нет, нет, я принимаю во внимание этот факт, — продолжал он. — Нет никаких других объяснений. По четвергам приходит так много людей — этот клуб, это привилегированное небольшое гастрономическое общество — почему? Потому что только по четвергам я исполняю свой самый популярный номер — «Розы и Лунный Свет» Картовски. Вот он, мой дорогой Орландо, вот он, ответ на загадку «твоего» успеха!
В тот момент я был слишком уставшим и слишком потрясенным, чтобы отвечать.
Затем Генрих сказал более тихим голосом:
— Кроме того… я уверен, ты не захочешь, чтобы я остановился еще раз на трагедии моего старого друга Гервейса Перри-Блэка. Ты читал его книгу «Жить, чтобы есть»? Это шедевр. В ней полностью выражается моя собственная философия.
Я не сомневался в этом ни на мгновение.
— Что также напоминает мне вот о чем: я еще не совсем забыл твое отношение к вопросу Dottore Хорнбеча — я все еще уверен, что у тебя есть время, чтобы изменить свое решение.
— Хорошо, — пробормотал я. — Я приду.
Генрих от всего сердца похлопал меня по спине.
— Браво, мой дорогой Орландо! Я обещаю, что ты не пожалеешь об этом!
Но, в конце концов, я пожалел.
С тяжелым сердцем я оставил близнецов и направился в Vicolo dei Romanzieri,[167]в темное, мрачное строение с закрытыми окнами, где ютились офисы, библиотека и банкетная комната этого сомнительного братства. Разве я мог знать, что очередность мероприятий в этот роковой вечер приведет в действие механизм, неумолимо приближающий развязку, словно силлогизм приводит к решающему расцвету логики, — я думаю, что если бы я знал это, мое сердце было тяжелым как свинец. Когда я поднимался по грязной мраморной лестнице, я услышал резкий звук мужского смеха.