можно сделать сегодня? Или вы сейчас куда-то спешите? Или может думаете, что у нас не найдется бумага и ручка? Не волнуйтесь, этого добра у нас хватает. Впрочем, об этом потом, а сейчас поговорим ещё об одном важном деле. Я конечно понимаю, что Вы ещё молоды, и хотя работаете в "Комсомолке", не слишком хорошо ориентируетесь в хитростях и коварстве западной пропаганды. Однако я не понимаю другого - кому и зачем Вы отправляете информацию о нашем и других городах? На кого Вы работаете? На вражескую разведку?
- Какую ещё информацию? Вы о чем?
- О той информации, которую вы отправляете в контейнере в подвале дома недалеко от вашей гостиницы.
Блин, они и это пронюхали, а здесь отвертеться будет ещё сложнее. Придется что-то сочинять.
- Ах эту? Так это для редактора нашей газеты.
- Ого! У нас появился новый вид связи? И как вы его называете - контейнерный?
- Ну что Вы! Контейнер забирает наш курьер и отправляет по почте в Москву.
- Ах курьер! Тогда почему мы лично Вас в подвале видели несколько раз, а курьера ни разу? Он у вас что - невидимый?
Увы, на это мне ответить было совершенно нечего и потому я сказал просто:
- Я ничего об этом не знаю.
- Понятно. Не хочешь говорить - значит, придется петь.
- Вот и всё, - подумал я, - перешел на "ты", значит увертюра закончилась, и сейчас начнется главное действие.
И ожидания меня не обманули. Следователь нажал на столе какую-то кнопку и буквально секунд через десять в кабинет вошли два молодых парня в военной форме.
- Отведите его в восьмую камеру и подготовьте к допросу первой степени.
Военные тут же взяли меня под руки и повели в одну из камер подвального этажа. В ней не было ничего кроме двух деревянных стульев, стоящих в середине помещения. Пол в помещении был бетонный, без всякого покрытия, стены покрашены в темно-зеленый цвет, а в дальней стене виднелось небольшое окошко с решеткой.
Мне приказали раздеться. Я отказался. Меня раздели силой, сняв с меня все что было, даже трусы и амулет. Потом связали руки за спиной кожаными ремнями и усадили на один из стульев, при этом бросив мою одежду с амулетом прямо на пол.
Следователь появился минут через пять с портфелем в руках и, не успев войти в камеру, сказал военным всего одно слово:
- Свободны.
Те тут же вышли наружу, а на смену им зашел мужчина пожилого возраста с небольшим чемоданчиком в руках. Он уселся на свободный стул прямо передо мной и, достав медицинские принадлежности, сначала послушал моё сердце, а потом измерил давление.
- Состояние нормальное, - доложил он следователю и вышел из камеры.
Тот же сел на стул передо мной и стал доставать из портфеля орудия пыток.
- Ну, что, Артемьев, с чего начнем? Иголки, утюг, напильник, паяльник, электрический ток?
- А без садизма никак?
- К врагам нашей Родины мы беспощадны. Так завещал нам великий Ленин. А начнем мы, пожалуй, с массажа тела.
Тут следователь достал щетку с металлической щетиной и резко провел ею по моей ноге. На ней тут же появились красные полосы, из которых выступила кровь. Дикая боль пронзила не только мою ногу, но и всё тело. Я не выдержал и закричал - не сильно громко, но в коридоре наверняка было слышно. А через пару секунд щетка уже прошлась по моему боку, а потом и по груди. Боль теперь была ещё сильнее, крови выступило больше, а кричал я ещё громче.
- Ну, вот, теперь начинаем петь правильно, но ещё недостаточно громко, потому продолжим, - заявил мой мучитель, намереваясь продолжать экзекуцию.
"Нет, это не человек, это зверь, - подумал я. - Значит правду говорил мой дед, воевавший на войне, что попасть в лапы чекистов было во много раз страшнее, чем в немецкий плен. И вот я в лапах этих садистов."
- Не надо! Я всё расскажу, - закричал я; мне вдруг пришла в голову спасительная идея.
- Точно? Тогда давай, начинай. Но если опять мне будешь вешать на уши лапшу, то имей ввиду - пением мы будем заниматься серьезно и долго.
- Да-да, я понял. В общем так: как-то я обедал в одной из кафешек на Невском. Ко мне подсел парень лет двадцати пяти, представился журналистом одной польской газеты. Я ему сказал, что я - музыкант. Он стал меня расспрашивать о моём и других ленинградских ансамблях, а потом попросил собрать о них информацию. При этом обещал заплатить. Я согласился. Через три дня мы встретились снова, и он уже попросил меня собирать информацию не только об ансамблях, но и о городе, а когда узнал, что мы отправляемся на гастроли, то и о других городах. При этом предложил оставлять информацию в контейнере недалеко от моей гостиницы, чтобы нам "не светиться вместе", как он выразился. Вот для него и собрал немного информации.
- То есть стал работать на врага?
- Причем тут враг? Он журналист социалистической, то есть дружественной нам страны, а информация которую я передавал, была совсем не секретна.
- А ты уверен, что он поляк, а не американец? Он тебе документы показывал?
- Нет, но он иногда говорил по-польски.
- Ну-да, американец выдающий себя за поляка, конечно не догадался бы выучить пару фраз по-польски. И как ты решил, что собранная тобой информация не является секретной? Ты знаешь, что часть городов, в которых вы выступали, закрыта для посещения иностранцев? Почему? Именно потому, что там находятся секретные объекты.
- Я об этом ничего не знаю.
- Верю, но это не освобождает тебя от ответственности. И еще - как же все-таки твой поляк забирал информацию из контейнера, если мы его ни разу не засекли?
- Это я не знаю. Клянусь здоровьем своей бабушки! - Моя бабушка уже умерла, и потому ей хуже не станет, подумал я.
- Жаль, а я думал, что ты действительно решил мне всё рассказать. Что ж, придется тебе петь дальше. И начнем мы на сей раз с иголок. Уверен, твоё пение на сей раз будет слышно даже на улице.
И он достал из своего портфеля несколько довольно длинных иголок. Я же собрал свою волю в
