у меня тоска, и уже был такой день со всеми блаженными дуновениями, когда мне дико — как зверю — захотелось к ним. Так же захотелось в зверинец, как зверям — из него… Вчера был исторический день[439] — и до чего я не выношу истории и до чего ей предпочитаю (Ваш словарь, к<отор>ый я оценила) «басенки»… А слыхали ли Вы кстати про новый (американский) танец: «la chamberlaine»{194}, к<оторый> танцуют (кавалер — один) с зонтиком. Вчера слышала подробное и серьезное описание в T.S.F. — Очень надеюсь, что мое большое письмо дошло, стихи (сбежавшие!)[440] пришлю в следующем. Отзовитесь! Ваш голос — неизменная радость. Обнимаю и горячо, горячо благодарю.
М.
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 180–181; СС-6. С. 476. Печ. по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 320–321.
8-39. А.Э. Берг
Paris, 15-eme,
32, B<oulevar>d Pasteur,
Hôtel Innova, ch<ambre> 36
18-го марта 1939 г., суббота
Дорогая Ариадна,
Все дошло — и большое письмо, и недавнее маленькое — и прелестные летящие Качели!
Бесконечно радуюсь Вашему приезду (тьфу, тьфу, не сглазить!) — если будет. Дай Бог, чтобы были хорошие дни — Вы у меня связаны с летом, даже весной: первой травой. Ариадна, непременно поедем в Версаль, в Трианоны[441], в тот — заросший и бедноватый, где еще живы — дети[442]: маленький мальчик и большая девочка, точно эта бедность и непосещаемость и одновременная роскошь — всего разросшегося — их — сохранила. Это — сновиденное место, нам там хорошо будет…
О себе: все то же: между небом и землей. Много читаю, пишу — мало (но никогда — вяло), вокруг — много бед — концы жизней — люди одного поколения уходят сразу — точно сговорившись.
И новый удар — моя Чехия![443] Когда в газете вижу — Прага — дрожу с ног до головы — точно тот по мне в нее вошел. Чехия для меня не только вопрос справедливости, но моя живая любовь, сейчас — живая рана. В ней — на ее холмах — вдоль ее ручьев — прошла моя лучшая молодость, я ей бесконечно благодарна. В жизни я привыкла — благодарить через край — за самое малое! — заливать благодарностью, на ней — сгорать, а здесь я ничего не могу, в первый раз — ничего не могу, ничего — за все добро. «Там, где рябина — Краше Давида-Царя…»[444]
Когда приедете, я Вам покажу своего Рыцаря — добывшего Праге герб[445]: двухвостого льва. Я его получила — в последнюю минуту — последний снимок, к<отор>ый мне, обыскав всю Прагу, достали где-то на окраине. У меня в Праге давнишний друг — пожилая женщина, чешка, до 12-ти лет жившая в Москве, а потом жившая у лесника — деда — и с бабушкой вязавшая кружева при луне — жалели свеч… Переводчица В. Соловьева, Бердяева, лучших русских… Что с ней?? Она своей Чехией — жила… И написать нельзя. Пошлю открытку — с картинкой — и: обнимаю.
А когда-то, в 1870 г., Чехия, тогда — Богемия, — протестовала против присоединения Эльзаса-Лотарингии! Одна, маленькая, съеденная Австрией — заступилась за Францию!..
— Ох! —
_____
Милая Ариадна, счастлива, что скоро Вас увижу — у меня почти никого не осталось, все — рассосалось, люди сначала (как упыри!) жили моим отъездом, а когда он затянулся — отпали.
Но до отъезда непременно напишите мне, чтобы я наверное знала и твердо радовалась.
Целую Вас и всегда люблю.
МЦ.
Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 124–125. СС-7. С. 536–537. Печ. по СС-7.
9-39. А.А.Тесковой
22-го мая 1929 г., понедельник
Дорогая Анна Антоновна!
Надеюсь, что Вы сейчас настолько поправились, что без труда сможете прочесть мое письмо[446]. Стараюсь писать ясно.
Все последнее время я очень много пишу, — уже целая маленькая отдельная книжка, и все никак не могу кончить — да и жалко расставаться, столько еще осталось сказать хорошего — и верного. Стихи идут настоящим потоком — сопровождают меня на всех моих путях, как когда-то — ручьи. Есть резкие, есть певучие, — и они сами пишутся. Очень много о драгоценных камнях — недрах земли — но и камни — живые! Зная, как Вы любите стихи, все время, пока пишу, пока они пишутся, о Вас думаю. Часто бываю в кинематографе, особенно люблю — видовые, и при виде каждой старой башни — опять Вас вспоминаю. Словом, мы с Вами — точно и не расставались, и поэтому мне особенно грустно, именно сейчас, Ваше молчание. Я понимаю, что при недомогании — трудно, но я письма́ и не прошу — только открыточку…
Не знаю, дошла ли до Вас (давно уже) моя благодарность за фотографию — она у меня вставлена в (старинную) рамку и висит над изголовьем, но так как карточка — узкая, а рамка — широкая, я вставила еще одну фотографию — совсем недавнюю и безумно похожую: одно лицо: случайного человека на мосту. И окружила все это народными деревянными бусами, к<отор>ые случайно нашла в здешнем Uni-Prix — Вы же знаете как я люблю народное искусство. (NB! Я сама — народ.) Простите за все эти мелочи, но они — живые. — Кончаю и умоляю тотчас же отозваться по старому адресу — перемен пока никаких, но близится лето, всегда их приносящее. Мур растет молодцом: добрым и умным и серьезным — и все-таки веселым. Помните, что Вы — его настоящая крестная[447]. Обнимаю. Жду. Сердечный привет сестре[448].
М.
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 181–182 (с купюрами); СС-6. С. 476 477. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 321–322.
10-39. А.Э. Берг
Paris 15-me 32, B<oulevar>d Pasteur
30-го мая 1939 г., вторник
Дорогая Ариадна! Наконец нашла Ваш адрес — получили ли Вы мою недавнюю открытку по старому с «prière de faire suivre»?{195} [449] М<ожет> б<ыть> мы с Муром очень скоро уедем в деревню на все лето[450], так что м<ожет> б<ыть> на этот раз не увидимся — большая просьба, к к<отор>ой отнеситесь внимательно, и адрес сразу перепишите в надежное место: Вас у М<аргариты> Н<иколаевны> Лебедевой ждет от меня пакет, который Вам всячески поручаю (тетради и письма и м<ожет> б<ыть> рукописи). Тотчас же по приезде,
