сделалось растерянное лицо, будто он не знает, куда идти. Он неопределенно махнул рукой:
— Вам туда.
Коридор упирался в лестницу, а лестница разделялась на две части, расходящиеся в противоположные стороны.
— Налево или направо? — попытался уточнить Тельгесин.
Дворецкий замялся.
— Направо, — раздался голос сверху.
На лестнице стоял королевский советник Мерлин — точь-в-точь как со страницы в «Герольде».
— Все в порядке, Ларсон, вы свободны. Господин Тельгесин — прошу за мной.
Ларсон с видимым облегчением откланялся. Тельгесин начал подниматься по мраморной лестнице, устланной красным ковром. Ковер прижимали латунные прутья с круглыми набалдашниками. Такие же были в детстве на спинке кровати. Солнечный луч падал наискось, металл нагревался. Тельгесину стало интересно, может ли он нагреться так, чтобы поджечь бумагу. Бумага оборачивает камень, камень ломает ножницы, ножницы режут бумагу… Тельгесин остановился. Голова у него кружилась, перед глазами плавали золотистые змейки, как если долго сидеть на корточках, а потом вскочить. Он рассеянно посмотрел на прямоугольник картона в руке. Где я? Что я здесь делаю?
Письмо. Приглашение. Критичное мышление. Эмрис Виллт. Мерлин.
Тельгесин поправил очки, подергал себя за манжет и продолжил подниматься. На самой последней ступени пол качнулся и попытался уйти вбок. За мраморными перилами мелькнул паркетный пол, две лестницы разделились на четыре. Кто-то поддержал Тельгесина за локоть.
— Сюда, пожалуйста.
Кабинет был светлым и большим, но изрядно загроможденным. Посередине, среди шкафов и коробок с книгами, находился просторный стол, прикрытый стеклом. Под стеклом лежала карта Камелота — старинная, пожелтевшая от времени. Перед столом стояло кресло. Королевский советник усадил в него Тельгесина, а сам отошел к окну.
— Приношу извинения за доставленные неудобства. Это было необходимо.
— Это была магия?
Мерлин кивнул.
— То, что люди называют магией. Ничего серьезного, просто защита от праздного любопытства. Достаточно мотивированный человек преодолевает ее без труда.
— Как она работает? — спросил Тельгесин.
У Мерлина сделался довольный вид, будто Тельгесин сказал ему что-то хорошее.
— По большому счету, так же, как и все остальное, — королевский советник сел напротив и сложил пальцы домиком. — Мне вас рекомендовали как человека отважного и обладающего острым умом. Я рад, что рекомендация оказалась верной. Впрочем, — он усмехнулся, — Его Величество редко ошибается в таких суждениях. В отличие от всех прочих.
Тельгесин почувствовал, что краснеет.
— Таким образом, — продолжил советник, — я уполномочен передать вам вот это, — он вынул из ящика папку и передвинул ее по столу Тельгесину.
Тельгесин открыл ее, и ему немедленно бросилось в глаза слово, выведенное вычурным шрифтом.
«Завещание».
— Не бог весть что в материальном плане, — сказал советник, — но, думаю, прочее вы оцените. Личная библиотека, конспекты, планы дальнейших лекций. Боюсь, несколько хаотичные и требующие доработки, — Мерлин поморщился.
Если бы Мерлин вручил Тельгесину корону и скипетр Камелота, Тельгесин не поразился бы больше.
— Эмрис Виллт начал очень важное дело, — сказал Мерлин. — Мне нужен тот, кто его продолжит. Эмрис Виллт в завещании указал вас в качестве того, кому можно передать философскую школу. Как мы уже выяснили, заблуждался он с размахом, так что меня интересует, каково ваше собственное мнение по этому вопросу. Вы хотите этим заниматься?
— Ну… да.
— Вот и отлично, — заключил Мерлин. — Школе нужен нормальный лектор, а не фигляр из балагана.
— Эмрис Виллт был хороший человек, — тихо сказал Тельгесин.
— Эмрис Виллт был самодовольный болван! — отрезал королевский советник.
Это что-то личное, понял Тельгесин. Он попытался прибросить, где и когда Эмрис Виллт и Мерлин могли бы пересекаться.
— Вы учились у него, — понял Тельгесин.
Королевский советник замер, глядя на него в упор. Потом моргнул и отвел глаза.
— В каком-то смысле. Можно сказать, что мы вместе работали, — он повел в воздухе ладонью, будто отметая что-то. — Я прошу прощения. Мне не следовало при вас так о нем отзываться.
Тельгесин с изумлением понял, что королевский советник перед ним извиняется.
— Нет, я… я все понимаю, — тихо сказал он. — Сильные эмоции… часто заставляют терять контроль. Вот и вы…
— «Ты», — решительно сказал Мерлин. — Если мы собираемся вместе работать — то «ты». Не настолько уж я тебя старше, чтобы мне выкать.
Мирддин, сцепив руки за спиной, медленно шел по дворцовому парку. Во-первых, ему требовалось размяться, во-вторых, ему требовалось подумать. Масса дел накопилась за время его отсутствия, все они требовали внимания, и то, что за это время он успел отвыкнуть от Камелота, не облегчало ситуацию. Раньше он накидывал «вуаль» и отправлялся бродить по камелотовским улицам, разглядывая витрины и вслушиваясь в разговоры прохожих, но сейчас это его больше сбивало, чем настраивало. Человеческий мир — такой плотный, такой вещественный. Такой зыбкий. Он был прямой противоположностью Пустошам — в Пустошах менялась форма, но не менялась суть. В Камелоте форма могла оставаться той же — но как же менялось наполнение!
Парк был огромный и то, что называется «регулярный». Мирддину он скорее не нравился — слишком старательно тут все было выверено по линейке и слишком очевидно было, насколько это искусственно. Куст, выстриженный в виде вставшего на дыбы единорога, был явно лишним, хотя и вызывал уважение к целеустремленности садовника. Мирддин не удивился бы, обнаружив его красящим розы в другой цвет. Садовые лабиринты из зеленой изгороди, дорожки, прочерченные по плану, цветы, высаженные так, что с самолета складываются в королевский герб. Человеческое упорство. Человеческая эстетика. Человеческое стремление переделать мир по своему образу и подобию.
Мирддин вспомнил Каэр-Динен, его вертикальные сады и неприветливый морской ветер, гонящий розовые лепестки по серому камню. Контроль за окружающим миром на Авалоне был строже — и незаметней. Если дану требовались розы другого цвета, они меняли генетическую структуру цветка. Если дану требовалось достичь цели, недостижимой раньше иными средствами — дану меняли себя. Люди так не делали. Они менялись — но не осознавали этого и не выбирали стратегию изменений осознанно. Это была важная разница в подходах. Ее следовало учитывать.
Как и то, что нельзя изменить самого себя, не задев окружающих. Мир был похож на сложную систему балансиров и противовесов. На систему сообщающихся сосудов. Тебе кажется, что ты вправе сделать с собой что угодно — а потом обнаруживаешь свою кровь в чужих венах.
Это не лишает тебя права действия. Но это тоже надо учитывать.
Мирддин в очередной раз свернул. Зеленый лабиринт расступился, и в арке, увитой розами, как в раме, Мирддин увидел садовые качели и фигуру человека рядом с ними, черную против солнца. Мирддин приставил ко лбу ладонь.
Ветер донес до него женский смех — Джиневра в светлом платье сидела на садовых качелях и, покачивая в воздухе носком туфли, что-то говорила. На коленях у нее стояла тарелка с вишнями, и Джиневра, разговаривая, вертела багровую ягоду за хвостик. Ланс возвышался рядом и почтительно внимал, не забывая время от времени толкать подвешенную в воздухе скамейку. Элейна, пристроившаяся чуть поодаль, стенографировала. Все это было очень похоже на жанровую сценку с какой-нибудь из картин, которыми был увешан дворец, и было очень мирным. Если не видеть черных ветвей, прорастающих сквозь людей наружу, и сплетающимися так, что невозможно расцепить. Желание; жажда поклонения; зависть; тоска; одиночество; власть; восхищение; гордость; страх…
Проклятье.
Мирддин постарался сконцентрироваться и перестать их видеть. Почти получилось, но ясный день померк, будто на старой фотографии.
Мирддин сделал усилие и разжал челюсти.
Он обнаружил, что умудрился намотать ближайшую розу на кулак. Мирддин вздохнул и стряхнул вниз пострадавшее ни за что растение. От раздавленных лепестков шел приторный запах. Мирддин вынул платок и принялся оттирать пальцы.
Качели продолжали скрипеть, голоса продолжали разговаривать. В слова Мирддин не вслушивался, он уже знал, что коммуникативное значение реплик не совпадает с номинативным.
Вопрос был в том, что ему теперь с этим знанием делать.
я видел в Каэр-Невенхир, как бились за власть деревья
В общем-то, это была не его зона ответственности.
Мирддин представил, как на Суде отвечает Артуру перед Единым: «Почему ты мне не сказал?!» — «Это не моя зона ответственности», и у него моментально заныли зубы.
Информация, подумал Мирддин.
Он сунул платок в карман и зашагал к людям. Песок скрипел под ногами — почти так же, как предчувствие беды на зубах.
— …и благотворительный бал-маскарад семнадцатого. Вы когда-нибудь были на бале-маскараде?
— Нет, Ваше Величество.
— Да? Ничего, вам понравится. Нарядим вас Марком Антонием… — говорила Джиневра, прикусывая вишню.
Бедный
