получается, что я… Я убил свою любовь.
* * *
Стало совсем темно. Света из окна едва хватало, чтобы разглядеть очертания предметов. Я откинул ненавистное одеяло и, с трудом поднявшись на ноги, прошелся по комнате. Встал у окна, так, чтобы он не мог видеть моего лица.
– Долгое время я ни с кем не мог поделиться. Но это сделало меня сильнее.
– И несчастнее.
Первые слова, что Филипп произнес за последний час. Я полагал, он испугается меня, ужаснется, может, даже возненавидит. Но пожалеет? Нет, я давно не ждал от людей ничего хорошего.
– Сколько… сколько лет прошло? – Он произнес это тихо, точно сомневаясь.
– Почти семьдесят.
– Как ты мог молчать? Почему сразу не сказал?
– Чтобы ты принял меня за сумасшедшего или, – в горле запершило, и я запнулся, – или просто ушел?
Филипп долго не отвечал. Внезапно я ощутил его руки у себя на плечах.
– Ты идиот. Самовлюбленный, наглый, беспардонный пережиток эпохи. Значит, такого ты обо мне мнения?
Терпеть больше не было сил.
– Филипп, я…
– Да заткнись ты.
Развернув меня к себе, он снизу вверх заглянул мне в глаза:
– Плевать я хотел на то, что ты бессмертный сверхчеловек, едва не принесенный в жертву собственной невестой. Ты мой компаньон, мой коллега, мой друг. Мы поняли друг друга?
Я кивнул.
– Но кто спас тебя?
Я долго не был уверен, что видел точно, однако со временем картинка стала ярче.
– Сэм. Констебль по имени Сэм. Правда, это все, что мне о нем известно. Он исчез в тот же день, как вытащил меня из огня, уничтожив все сведения о себе.
– Ладно, с этим разобрались. – Филипп улыбнулся и провел рукой по взъерошенным русым волосам. – Ну, почти. Знаешь, я немного устал. Хочешь кофе? Я приготовлю.
Вдыхая аромат свежезаваренного кофе – напитка, которого я на дух не переносил, – я почувствовал себя человеком. Обычным, каким мне не суждено снова стать.
А может, я ошибался?
Дело № 9. Маг и луна
В этом году зима решила побаловать горожан и в последнюю неделю перед Рождеством украсила Блэкпул тонким белоснежным одеялом из пушистого снега. Непривычные к таким подаркам природы люди выходили из домов и громко поздравляли друг друга с наступающими праздниками. Из окна дома на Санрайз-авеню было прекрасно видно, как веселится детвора и скачут по свежевыпавшему снегу ошалевшие от такого сюрприза собаки. С моря дул холодный пронизывающий ветер, нагоняя на берег тяжелые свинцовые волны, но капризное поведение нестабильной блэкпульской погоды не могло омрачить предновогоднего настроения. Календарные листы опадали, приближая заветную дату, которой с одинаковым нетерпением ждали как дети, так и взрослые, еще не забывшие, что такое верить в чудо. Я наблюдал за ними с чувством, далеким от радости, ведь сам, по сути являясь в некотором роде чудом, утратил веру в хорошее слишком давно. Быть может, поэтому позволил себе эгоистично удерживать Филиппа рядом, заряжаясь его искренностью и светом.
Вчера он приехал от родственников со стороны матери, в последние годы проживавших, как мне известно, на севере Ланкашира, в деревушке на окраине Ланкастера. Филипп вернулся с целым мешком подарков от бабушки по имени Мейбел, сытый, довольный и еще более суетливый, чем обычно. Тем не менее мне казалось, что поездка оставила в его душе некоторый осадок. И пусть никто не говорил об этом, я чувствовал, как ему сейчас, на пороге самого семейного праздника в году, не хватало отца. Увы, в моем лице он едва ли получит должное утешение, но в глубине души я наделся, что он знает: в Блэкпуле его ждут.
Однако я вновь не решился на откровенность и в офисе встретил друга подчеркнуто равнодушно, лишь оставил на столе вазу с его любимыми шоколадными круассанами, а на маленькой кухоньке уютно посвистывал чайник.
– Доброе утро! – с порога поприветствовал Филипп, отряхивая пальто и волосы от снега. Шляпу он принципиально не носил, предпочитая ей клетчатое кепи; впрочем, сегодня не было даже его. Я оторвался от газеты, смерил его внимательным взглядом и коротко кивнул:
– Закрой дверь, холодно. Боже, как не хватает камина!
Филипп всплеснул руками и поспешил исполнить просьбу. Его окутывала особенная аура ожидания Рождества, меня же оно не радовало. Праздники, какими бы ни были – мелкими, вроде дня рождения сержанта Оливера, не в обиду ему сказано, или крупными, такими как приближающиеся новогодние торжества, – я перестал любить, едва заметил, что мне больше не с кем их проводить. И пусть сейчас все начало меняться, подчинить себя гораздо сложнее, чем испортить их. Уговоры бессильны – коллега это знал, однако прежде ему подобное как-то удавалось, хотя и редко. Задумавшись, я дернулся, ощутив на щеке ледяную ладонь, и Филипп по-мальчишески расхохотался, наверняка потешаясь над моим растерянным видом.
– Филипп! – воскликнул я, выронив «Таймс». – Будь серьезней, черт возьми!
– Не могу, – честно признался он и подцепил из вазочки самый толстый круассан. – К тому же я достаточно молод, чтобы позволить себе быть несерьезным.
Его попросту забавляло мое выражение лица, не иначе. И все же как ни старался, я не мог на него всерьез разозлиться. Тут Филиппа, направившегося было на кухню, осенило:
– Бог мой! Мы забыли о елке!
Я закатил глаза.
За чаепитием мы оба расслабились и пришли к консенсусу: все предновогодние приготовления мой молодой коллега берет на себя, не требуя помощи и содействия в деле столь глупом и бесполезном, как украшение рождественской ели или покупка подарков для инспектора Гаррисона и его помощника. Филипп кивал и пил горячий чай, в уме, насколько я его знаю, уже строя грандиозные планы, посвящать меня в которые пока не собирался.
– А что там, на столе?
Я проследил за его взглядом и нехотя ответил:
– Приглашение.
Он торопливо поставил чашку и потянулся за карточкой, а я жалел, что не догадался ее сразу сжечь. Дорогая плотная бумага с неброской, но стильной золотой каймой. Вдосталь налюбовавшись, Филипп наконец-то перешел к чтению.
– О!
Реакция была довольно предсказуема, если взять в расчет имя отправителя. Точнее, отправительницы – прекрасной, непостижимой и умопомрачительной.
– Нас приглашает сама Дафна Ричмонд! – вырвалось у него восторженно, на что я досадливо поморщился и сцепил пальцы на груди, всем видом демонстрируя пренебрежение:
– Прекрати, пожалуйста, восклицать. Так ты становишься похожим на не слишком привлекательную гимназистку.
– Это почему же непривлекательную?
Он почти оскорбился.
– Для привлекательной ты слишком похож на мужчину.
Филипп оставил мой ответ без комментариев, и я вернулся мыслями к витиеватому мелкому почерку на
