была обречена на тяжелую жизнь. Отец вернулся за ней и забрал оттуда, но, когда они возвращались в лодке, Ворон напал на них обоих. Отец, испугавшись за свою жизнь, выбросил дочь в море – а когда она в отчаянии стала цепляться за лодку, отрубил ей пальцы, а затем и кисти…
Пока она не погрузилась под воду и не умерла.
Превратившись в богиню.
Ее пальцы превратились в морских животных и рыб. И когда-то обычная девушка стала хозяйкой Адливуна и хранительницей морского мира.
Седной, которую отец сказал убить.
Анэ вспоминает: холм, множество людей, маленькая ручка Малу в ее руке. В другой руке – каменная фигурка. Тяжелая и холодная. Апитсуак тянет ее за собой – и фигурка падает, с треском разбиваясь о камни.
Фигурка. Фигурка женщины. Седны.
– Что такое, Анэ? – раздается тихий, успокаивающий голос Апитсуака.
– Седна. Отец сказал мне убить Седну.
Иджирак дал ей фигурку богини – чтобы предупредить, чтобы рассказать. Та самая черная тень с красным свечением, с красными глазами. Анэ связывает все события минувших дней – в одну тусклую, темную, но в то же время ясную картинку.
Кто-то зовет Апитсуака – громкий мужской голос. Парень встает и машет руками, что-то кричит в ответ – Анэ не слышит и не слушает, все смотрит на его черную тень, быстрые движения на искрящемся белом снегу.
– Это нас зовут.
Анэ тут же качает головой.
– Надо помочь людям. Успокоить кое-кого, убрать пепел. Защиту бы расставить еще одну, чтобы мы хотя бы почувствовали, если они снова сюда заявятся.
– Мне нужно убить Седну, – шепчет Анэ, внутреннее холодея от одних этих слов.
Апитсуак резко садится.
– Какую Седну? Богиню? – Голос его дрожит.
– Да.
– Зачем?
– Отец, – просто говорит Анэ, пожимая плечами. – Отец говорит – я делаю.
– Это тебе чере… дух сказал?
Анэ глубоко вздыхает, понимая, что Апитсуак уже хочет ее отговорить.
– Да. Он сказал мне убить Седну и завершить ритуал. Видимо… видимо, он тогда хотел ее призвать. Тем ритуалом. Но что-то пошло не так. – Она поднимает взгляд на Апитсуака и тихо говорит: – Если ритуал был связан с Седной и после него я оказалась в пещере. Теперь все сходится. Я все думала, что не так с моим телом… и со мной. Но сейчас я понимаю все очень ясно. Я умерла тогда, понимаешь? Тогда, во время ритуала, и я оказалась в Адливуне. Отец хотел призвать богиню, но в то же время ее боялся… поэтому ритуал длился столько часов, поэтому ему нужен был буковник. Но что-то пошло не так, и Седна убила меня, а я вернулась ангакоком, в новом теле. Поэтому оно такое сильное, поэтому я выздоравливаю от всего и могу выдерживать бурю. Теперь мне нужно убить богиню, и тогда я вернусь домой.
– Почему ты думаешь, что вернешься? – говорит Апитсуак после некоторого молчания.
– Потому что отец сказал, что так я завершу ритуал.
И снова тишина.
За их спинами кто-то кричит, но Апитсуак даже не двигается.
– Ты понимаешь, что твой отец не был хорошим человеком?
У Анэ дергается рука, но она силой заставляет себя сидеть на месте.
– Хороший человек не делал бы с тобой то, что делал со мной Анингаак. И не дал бы своей дочери умереть.
Анэ молчит. Отшатывается, когда Апитсуак трогает ее за локоть, но вновь заставляет себя держаться.
– Он мой отец. Я помогаю ему всю жизнь. Так заведено. Не существует слова «нет», – все же бормочет она в ответ.
– Ты же понимаешь, что он предусмотрел перемещение во времени? Он знал, что вызывает богиню, и хотел переместиться…
– Я понимаю, – шепчет Анэ. – Но зачем ему было вызывать Седну?
– А чего он хотел больше всего на свете?
Анэ пытается вспомнить любой свой день с отцом – но на ум приходит лишь холодное одиночество в хижине. И темный снежный круг, едва освещаемый лампой. Она почти слышит треск китового жира и медленные, тяжелые шаги отца.
– Он хотел быть сильным.
– Вот это ему и было нужно, – тут же отвечает Апитсуак.
Его голос такой громкий, что кажется, будто отец их услышит из тьмы своих обугленных костей.
– Сила ему понадобилась. Каким-то образом он хотел взять ее от Седны. Может, с ней договорился или просто призвал. Я не знаю, Анэ, но ничего хорошего он не задумал.
– Анорерсуак, – шепчет Анэ, а затем повторяет громче: – Меня. Зовут. Анорерсуак.
– Конечно, – грустно говорит Апитсуак. – Анорерсуак. Ты понимаешь, что он не задумал ничего хорошего?
Анэ вздыхает. Набирает в руки побольше снега и протирает им лицо. Кожу стягивает холодом, от которого начинают стучать зубы. И хочется закопать себя в этом снегу, но нельзя – образ инуксука, изображавшего Седну, сияет и искрится в голове, напоминая о себе каждый миг.
Иджирак тоже зачем-то хотел, чтобы она знала правду.
– Не знаю я, – отвечает Анэ, а сама думает: «Неужели ты до сих пор уверена, что отец не мог причинить тебе вреда? Никогда и ни за что?»
И не может ответить на этот вопрос, как бы ни старалась.
– Иди помогай людям, – наконец говорит она, – а я подумаю, как убить Седну.
Апитсуак пытается остановить ее, сказать что-то еще – и Анэ отталкивает его несильно, но достаточно, чтобы он остановился. Она все не может выкинуть из головы образ старой женщины, сидящей в море и вышедшей из него, видимо, только один раз. Чтобы убить Анэ и ее отца.
Но в чем-то морская женщина просчиталась. Ведь отец все предусмотрел и смог перенести дочь далеко в будущее.
Чтобы через двести лет она расправилась с богиней и завершила этот проклятый ритуал.
…И Анэ сидит так очень долго – может, полчаса, может, час. Слабо прислушивается к копошениям и разговорам на улице. Видимо, люди столпились вокруг пепла и теперь весь вечер будут это обсуждать. Лишь потом она вспоминает, что катутаюки разрушили дома – в голове тут же проносятся синие кулачки Арнак и ее безжизненно повисшие с головы косички. Ее могила, на которую Анэ приходила потом каждый день, пока это не заметил отец и не ударил по лицу за слабость. Впервые она чувствует себя так тяжело и так безразлично в одно и то же время.
Анэ поднимает взгляд на холмы. Спокойные, безучастные… вечные. По ним ходило множество ее предков и будут ходить тысячи и тысячи потомков – а им-то что? Стоят себе… стоят и смотрят, как духи убивают людей и мстят за их жестокость. Их-то это не коснется никогда.
Она делает вид, что
