Дорогу настоятель скрашивал тем, что рассказывал мне о пруде Нанаи-но-Икэ. Оказывается, в Эдо, на большом удалении от центра столицы, есть точно такой же пруд с похожим названием. Островок с храмом богини удачи там тоже имеется, как и акведук. Узкий и вытянутый, словно ненатянутый лук, пруд славится вкусом своей воды. От пруда взгляду открывается прекрасный вид на горную гряду, только она расположена дальше, чем наш Красный склон. Художники толпами сходятся к пруду, стараясь передать всю прелесть пейзажа…
Я слушал вполуха. Я даже промолчал, не желая ловить старика на простительной лжи. В дни моей юности, сказал он, собачьи бои происходили близ пруда Семи ключей, где акведук. Дни вашей юности, Иссэн-сан, прошли в Нагасаки. Там же вы и бегали на бои вместе с дядей. Ни к моей родной Акаяме, ни к столичному красавцу Эдо, даже если там и есть похожее место, ваша бурная юность, Иссэн-сан, не имеет никакого отношения. Захмелев от вспыхнувших чувств, вы сболтнули лишнего. Вы отлично знаете, где у нас в Акаяме дерутся обученные собаки. Скорее всего, вы знаете это не понаслышке.
Ваша школа, Иссэн-сан. Истинный самурай учтив по отношению к родителям и наставникам. И не тычет им в глаза случайно оброненной ложью.
Ну правда же, я молодец?
И вот:
– О-са-ка! О-са-ка!
– Ши-ро!
– Кумо! Кумо!
– Кабуто!
– Почему они в фартуках, Иссэн-сан?
– Собаки?
– Да.
Старик был прав, уточняя. Среди собравшихся были и люди в фартуках: видать, ремесленники, удравшие с работы. Но фартуки на людях не привлекли мое внимание: дело обычное, чему тут удивляться? Зато фартуки на собаках… Сделанные из жесткой ткани и плотной бумаги, выкрашенные в синий и зеленый цвета, они надевались собакам на шею. Фартуки закрывали псам грудь и драконьим гребнем возносились над загривками.
К такой одежде собаки относились с крайним равнодушием: привыкли.
– Награды, – объяснил монах. – Награды и звания. Видите надписи?
Я пригляделся. Да, на фартуках блестели иероглифы.
– Одзеки, – старик указал на пса по кличке Кабуто: сильного, черного с подпалинами кобеля. – Опытный боец, не менее десяти поединков. Претендует на звание «носителя веревки», великого победителя.
Претендент зевнул, вывалив язык.
– Гайфу тайшо, – палец старика переместился на рыжую собаку со смешными белыми пятнами на скулах и по бокам морды. – Награда за искусность в бою. Этот зверь награждался трижды, о чем свидетельствует иероглиф «сан».
Трижды-лучший искусник тоже зевнул, демонстрируя устрашающие клыки. Смешные пятна на его морде перестали казаться мне такими уж смешными.
– Комусуби, – продолжил старик. – Не менее четырех успешных схваток. Маегасира, новичок. Еще один одзеки, тигрового окраса…
– Венок, – перебил я монаха. – А венок зачем?
Действительно, некий пес носил на голове засохший конопляный венок.
– Это великий победитель. Такая собака – истинная драгоценность.
– Они что, борцы сумо? И титулы такие же…
– Они борцы. Люди, собаки – какая разница? Живешь человеком, умер, возродился – глядишь, уже собака. Жил собакой, умер, возродился – глядишь, человек. Иной – человек, не умер, а живет собака собакой. Бывает, в собаке море человечности…
Старика потянуло на нравоучения. Надо свернуть в сторону, пока не поздно.
– А почему одни фартуки синие, а другие зеленые?
– В зеленых фартуках, как вы правильно заметили, Рэйден-сан, борцы. Они обучены валить соперника и удерживать до победы. Если пес скулит, он проиграл. Если отступил на три шага – проиграл. Такие бои почти бескровны.
– А синие? Они…
– Да, – старик помрачнел. – Синие дерутся как все звери. Когда синие сцепятся, хозяева не всегда могут вовремя растащить их. Случается…
Он замолчал.
Я тоже закрыл рот, не требуя продолжения. И так ясно, что здесь случается. Признаться, это сейчас беспокоило меня в последнюю очередь. Если власти закрывают глаза на собачьи бои, то мне уж точно незачем лезть куда не следует. В толпе я приметил двух-трех полицейских, из числа приятелей Хизэши. Я видел их с Хизэши в лапшичной, там же он и представил меня друзьям. Полицейские вопили, прыгали и размахивали флажками не хуже других, любуясь на парад. Все они были в простой одежде без гербов, выдававших их род службы.
Я был в такой же одежде.
Радуясь тому, что никто не обращает на меня внимания – я же не Гром-и-Молния, носитель веревки! – я во все глаза глядел на черного с подпалинами Кабуто. Да, я ничего не понимаю в собаках. Но я кое-что понимаю в хозяевах. Рядом с невозмутимым Кабуто, держа его на поводке, стоял лавочник Шиджеру, вырядившийся как на праздник.
За спиной лавочника пряталась девочка десяти лет: Каори, дочь пьяницы Нацуми. Сестра Иоши, вредного мальчишки, который год назад утонул в колодце, а сейчас бушевал в теле монаха Нобу, требуя грамоту о перерождении.
Девочка зажала уши ладонями: крики ее пугали.
2
«Медяк за удачу!»
– Собачья Будда! – внезапно заорал Шиджеру.
Быстрым шагом, держа пса рядом на коротком поводке, он направился к площадке для боев. Толпа повалила следом. Только сейчас я понял, что парад закончился. Что значит возглас Шиджеру, я не знал, а спросить у настоятеля постеснялся. Собачья Будда? Звучит оскорбительно, иди знай, как воспримет это старый монах…
– Будда! Собачья Будда! – откликнулась толпа.
Краем глаза я глянул на старика. Иссэн выглядел удивленным. В обыденной жизни я, кажется, и не видел-то, чтобы на лице старика читались такие яркие чувства. Но здесь, когда юность выбиралась из монаха наружу, толкаясь локтями, небывалое становилось возможным.
Площадку ограждали бамбуковые колья, вбитые в землю. Сверху установили крышу из ткани – скорее дань традиции, чем настоящую кровлю. Очертаниями крыша была точь-в-точь трехъярусные крыши клеток для переноски собак. Клетки, кстати, тоже стояли неподалеку: их я приметил сразу.
– Собачья Будда!
Не спеша зайти на площадку, Шиджеру встал у кольев – там, где просвет был шире. Вероятно, это означало вход для людей и собак. Люди окружили его нестройным полукругом. Волна возбуждения, исходящая от любителей боев, рушилась сверху, захлестывала, топила здравый смысл в пене страстей. Глухо рычали собаки, некоторые зашлись истошным лаем. Хозяева били их по спинам, пинали ногами, требовали, чтобы звери угомонились.
Я встал сбоку, стараясь, чтобы Шиджеру меня не заметил.
– Собачья Будда! Кому удачи на медяк?
Шиджеру бросил рядом с собой котомку, по виду пустую. Развязал горловину, растянул, открывая темное чрево.
