чтобы посмотреть сколько времени на часах, которые вчера оставил на столе. Боль снова стрелой пронзила ногу, которая казалось бы успокоилась и перестала болеть.
Часов на столе не оказалось. Едрен-батон. В этой утренней картине, что-то было не так. Я все таки сумел присесть и стал внимательно осматривать внутреннее помещение балка…
* * *
Это уже интересно. На полу были раскиданы некоторые мои вещи. Так вот к чему снился этот странный сон, сквозь который я слышал, как Латкин роется в моих вещах.
Ночью у меня был жар и мое сознание пыталось меня взбодрить и разбудить.
Я спустил на пол ноги с топчана и попробовал наступить на больную ногу. Поначалу ступню пронзила боль, но застыв в подобном положении я немного подождал, пока не привык.
Наступать я мог, но сильно хромал. Я осморел масштабы бедствия.
Неужели он взял вещи и ушел? Придурок. Куда он пойдет, искать своей смерти? Как в фильме «Смерть среди айсбергов», только с местной спецификой? Смерть среди сопок?
Кажется, что этот неблагодарный дурень забрал все мои запасы еды. Моего рюкзака нигде не было видно. Гнев охватил меня, как он мог так поступить?
Судя по всему он пытался натянуть мои ботинки, но они на него не налезли.
Латкин был худее, но выше меня и его стопы были больше.
Он забрал мой нож, бинокль, компас, карты. Часть одежды, посуду.
Боялся, что если придут оленеводы, и мы вернемся в поселок, то ему придется сдать мешок с золотом?
Похоже на то. Но разве оно стоили того риска, на который он пошел. Вовсе нет, это было глупо.
А вообще он поступил по свински. Забрать себе всю еду необходимое для выживания, означало одно — его не заботила моя жизнь. Оставил на произвол судьбы.
Вероятно он рассчитывал на то, что меня найдут оленеводы. Но ведь ни он ни я не знали наверняка когда они придут.
Он прекрасно осозновал, что кроме меня в помощи нуждаются люди в геологическом лагере.
У меня было два выхода: оставаться ждать оленеводов или начать преследование.
Выходит он жил по тюремному принципу человек человеку волк. Все знают эту древнеримскую поговорку. Homo homini lupus est. Римские рабы господам, рабы рабам, господа рабам — все волки.
Выходит народ сильно ошибался, когда со школьной скамьи заучивал максиму о том, что человек — это звучит гордо? Ведь теперь такой принцип должен был стать основой нашей советской морали, в отличие от господствующего с рабовладельческих времен принципа «человек человеку волк».
Как-то мой институтский приятель, тот самый Ваня Гранин, который стал матерым картежником убеждал меня, что выражение «человек человеку волк» у древних римлян несло положительный смысл.
Ведь в своих исторических летописях Плиния рассказали легенду, как некая волчица выкормила своим молоком на Капитолийском холме двух младенцев близнецов — Ромула и Рема.
Они были потомками Энея, их желали убить, но они выжили благодаря волчьей заботе и основали город
Так возник могучий Рим. И, если бы римляне вели себя, не как волки, а как стая грызущихся псов, то вряд ли Римская Империя достигла таких вершин.
Волк очень нравился Гранину. Это хищник удивителен. По его словам волк был символом свободы. Он необычайно терпелив и вынослив. Он моногамен, как и лебедь. Весь волчий клан, вся стая нежно заботится о потомстве.
Если в стае погибает кормящая мать-волчица, то другие суки своим молоком спасают волчат. А самцы охраняют всех от опасности.
Это не медведь, который смылся в свою персональную берлогу — и пусть медведица выносит всё на своих плечах. Медведям медвежата не интересны, так же как и семьи.
Гранин был убежден, что когда римляне говорили, что человек человеку — волк, они не имели в виду звериный оскал.
Они подчеркивали солидарность волков, их слаженность в противостоянии жизненным невзгодам. Нам людям, по его мнению, не стыдно следовать волчьим заповедям.
Наоборот. Мы должны брать с него пример. С их морали. С волком трудно иметь дело, когда покушаешься на его территорию, жизнь, свободу.
Мда, но после вчерашних звуков чавкающих челюстей снаружи ну его в баню такую волчью мораль. Раз и навсегда. Человек человек волк, означет, что слабого сожрут.
Морально я был готов к такому повороту с самого первого дня нашего знакомства, но после вчерашней битвы не на жизнь, а на смерть с этими самыми тварями, волками — это было шокирующе несправедливо.
Из двух вариантов идти за ним или оставаться я выбрал первый.
Во-первых,мой инстинкт самосохранения подсказывал, что оленеводы могут прийти как завтра, так и в течении двух недель.
В таком случае я ослабну до такой степени без еды, что пускаться в погоню будет бессмысленно. Если идти за ним, то именно сейчас. Потому что оленеводы могут вообще не прийти.
Во-вторых, нельзя оставлять зло безнаказанным. Раз Латкин допускал для себя совершение такой подлости по отношению ко мне, то наверняка он мог также отнестись и к другим.
Черт бы тебя побрал Латкин. Я прошел до двери и выглянул с опаской наружу.
Но никого не не увидел. Волков будто и не бывало. Они ушли. Как не было и Латкина.
— Ан-дрю-ха—а-а-а! Л-а-а-а-т-к-и-и-и-н! — крикнул я в бело-серое безмолвие.
Но ответа не последовало. Может он и слышал меня, я не знал как давно он ушел, может мой бывший сосед по балку ушел недалеко и все еще находился где-то рядом, но он молчал.
Тогда я вернулся разжег печь и поставил греть воду. Потом попробовал натянуть на ногу ботинок, это оказалось невозможным.
Тогда я достал все запасные пары носков и нацепил на больную ногу все, какие сумел.
Я осторожно выбрался наружу держась за стенку балка. Он забрал в том числе мою винтовку. Обойдя балок вокруг я не поверил своим глазам.
Туш убитых волков не было видно. Совсем. Ни костей ни шерсти. Сородич их сожрали. Только следы запекшейся крови.
К моему счастью, я с первой попытки взобрался на крышу и стал разглядывать цепочку следов оставленных Латкиным.
Он шел в восточном направлении. Нетрудно догадаться, что он направился в сторону зимовья, расположенного в шестидесяти километрах отсюда и отмеченную на карте.
Рядом с зимовьем был ручей, и наверняка в нем нашлось бы многое для выживания.
При благоприятной погоде можно дойти дня за четыре.
Он спешил уйти, забрал ружье, но впопыхах оставил свою вчерашнюю пику и мою дубину.
Спустившись вниз и подобрав пику с дубнкой я вернулся в балок. Из еды у меня оставался кусок
