— Это любопытно, — откликнулась Барбара. — Но почему? Ици как-то высказывался на эту тему? По существу, то есть?
— Раза два-три, — ответила я, — он говорил, что уму его непостижимо, почему мистер Уайлдер так загорелся идеей экранизировать именно эту книгу, именно эту повесть.
— Моему уму это тоже непостижимо, — внезапно вмешалась Одри.
Шагая, мы обнаружили сбоку от тропы место для пикника либо для тех, кому понадобилось дать отдых ногам. Пяток столов со скамьями и видом на море. Мы уселись за одним из этих столов.
— Прекрасный денек выдался, — обронила Барбара.
На пляже внизу, как ни странно, было много отдыхающих. Хотя что же тут странного, просто я за тщетными попытками смириться с тем, что спустя несколько недель моя киножизнь закончится, не заметила, как наступил август, курортный сезон в самом разгаре. Я смотрела на фигурки на пляже, издалека они казались крошечными; эти «игрушечные» люди купались, загорали, играли в футбол и фрисби, а я задавалась вопросом, неужели им не опостылела эта жизнь — обычная жизнь простых смертных, когда там, высоко на горе, восседают боги, обсуждая божественные неурядицы в их божественном мире. Блаженство в неведении. Раньше я не совсем понимала смысл этой фразы[43]. Теперь до меня дошло.
— Да, — согласилась Одри. — Райский денек. И все же нет предела совершенству, а мартини с водкой способен усовершенствовать что угодно. Угощайтесь. — Она извлекла из сумочки серебряную фляжку и протянула ее Барбаре.
— Ты гений, Одри, — восхитилась Барбара. — Коварный гений, но все равно гений.
Отпив из фляжки, Барбара передала ее мне. Но я только притворилась, будто пью. С недавних пор мартини с водкой стал моим любимым напитком, но для алкоголя было еще слишком рано, во всяком случае, для меня, да и попросту не хотелось. Сделав лжеглоток, я вернула фляжку Одри.
— Так о чем ты говорила, Од? — продолжила прерванную беседу Барбара.
— О чем я говорила? — Изрядно отхлебнув из фляжки, Одри утерла губы рукавом.
— Ты сказала, что уму твоему непостижимо, зачем Билли понадобилось снимать этот фильм.
— Точно. Ну, имеются у меня кое-какие предположения, но… это лишь предположения. Сама знаешь, он никогда не рассказывает мне о картине, которую снимает. Ни слова из него не вытянуть. Полагаю, Ици ведет себя так же.
— А то. На нашу долю выпадают исключительно побочные эффекты, мы миримся с их дурным настроением, терпим и переживаем их взлеты и падения, но ни один из них не станет откровенничать с нами. Со своими женами. Боже сохрани, им такое и в голову не придет! — Затем, обращаясь ко мне: — Я вот о чем… меня ничуть не беспокоит то, что вы с ним так сблизились в Мюнхене, дорогая, и все же слегка досадно, что в результате вы куда лучше осведомлены об умонастроениях моего мужа, чем я.
— Но это все, что мне известно, — я опять насторожилась, — честное слово. Когда мы готовили ужин, он изредка заговаривал о фильме. Но я уверена, он поделился бы этим с любым другим человеком.
— Ладно, дайте-ка я вам расскажу, что я обо всем этом думаю, — сказала Одри. — Напоминаю, с Билли я знакома уже более тридцати лет.
Фляжка с водкой снова пошла по кругу, я снова притворно отхлебнула. И Одри начала свой рассказ:
— Первым делом хочу заметить, нас с Билли нельзя назвать родственными душами. Не в общепринятом смысле, по крайней мере. То есть ты, Барбара, и твой Ици, вы оба писатели. Оба творческие люди. И это вас как-то… роднит. Я же за всю мою жизнь ничего не сотворила.
— Ой, да ладно… не стоит так себя принижать.
— Я и не принижаю. Я чертовски хорошо готовлю, и я чертовски хороший друг и чертовски хорошая жена, если уж на то пошло. А ранее я была обалденной певицей.
— Вы были певицей? — Об этом я ни от кого не слыхала.
— Зря вы так удивляетесь, дорогая. Да, была. И однажды, давным-давно, даже гастролировала по стране. С оркестром Томми Дорси[44], между прочим… — Она посмотрела на меня, и нотка отчаяния прозвучала в ее голосе: — Ох, вы, наверное, не имеете ни малейшего представления, кто он такой? Понимаю, ведь это было в далеком, далеком прошлом. В любом случае с пением я покончила. И не по настоянию Билли, уверяю вас. Ему еще ни разу не удалось заставить меня сделать то, чего я не хотела делать.
Он так мило и красиво за мной ухаживал. Я была в массовке на «Потерянном уик-энде» — в одной из сцен можно увидеть мое левое предплечье, — и во время съемок он пару раз приглашал меня на свидание. Но тогда личная жизнь Билли была ужасно запутанной. Он был по-прежнему женат, и у него был роман с кем-то еще и еще… пожалуй, не стану утомлять вас подробностями. Его звезда уже восходила, и когда на предыдущую его картину народ валом повалил, он стал буквально нарасхват, понимаете? Ничто так не улучшает вашу сексуальную жизнь, как успех, и в одночасье все захотели быть с ним. Естественно, я знала, что происходит, и не сказать чтобы особо страдала по этому поводу, но почему-то… я ему нравилась. Не спрашивайте почему, просто так случилось. Я ему нравилась. Сперва, не считая тех редких свиданий, между нами ничего не было, но потом я поехала в турне с оркестром Дорси и после выступлений чувствовала себя такой одинокой ночами в гостиничном номере, да еще и в захолустном городишке, иногда в Альбукерке или Тулсе, например, — и мне было крайне нужно с кем-нибудь поговорить, чтобы не ощущать себя совсем уж брошенной в пустыне, и как-то само собой получилось, что я начала звонить Билли. Представляете? Я могла бы звонить маме, родственникам, подружкам, наконец, но я звонила самому успешному молодому режиссеру Голливуда. Посреди ночи. А он пребывал в самом разгаре съемок нового фильма. И знаете, что самое странное? Он отвечал. Каждый раз. Даже когда я будила его в три часа ночи, выдергивая из глубокого сна. Он всегда отвечал. И всегда казалось, что он рад моему звонку, и разговаривал он со мной столько, сколько мне было нужно. Думаю, я просто млела от его голоса. От его забавного австрийского акцента. Кстати, Билли всегда меня забавлял. Всегда говорил что-нибудь ужасно смешное. Он любил подшучивать надо мной по той причине, что я родилась и выросла в старом Лос-Анджелесе. «Одри, — говорил он, — я бы целовал землю, по которой ты ступала, если бы ты только происходила из района почище». Шутки у него не переводились. То же самое несколько лет назад, когда он снимал картину в Париже и я попросила его купить биде для нашей ванной, и он телеграфировал в ответ: «Невозможно раздобыть биде — предлагаю делать стойку на руках под душем». Ей-богу, ну как можно не любить человека, который шлет тебе такие телеграммы? Из всех свадеб, на которых я присутствовала, наша была самой диковинной. Но и самой потрясающей, по-моему. Дело было в Неваде. В малюсеньком городке под названием Минден. Вы когда-нибудь о таком слыхали? Нет, и я тоже. Как и Билли, насколько я знаю. Но мы путешествовали на машине, и вдруг он остановился там и говорит: «Отличное место для свадьбы, лучше не найти». Кольцо для меня он купил заранее в ювелирной лавочке на бульваре Вентура в Энсино[45], широким жестом выложив за него целых семнадцать долларов и пятьдесят центов. И гляньте, я до сих пор его ношу. — Она показала нам руку с колечком. — Я не взяла с собой платья, ничего не взяла, годившегося для свадьбы. С чего бы? Откуда я могла знать, к чему надо готовиться. Замуж я выходила в старых синих джинсах, с банданой на голове. Ну и что? Какая разница, что на тебе надето. Главное, кого ты в мужья берешь.
