высоте человеческого роста. Но никакого такого дерева за палисадником не обнаружилось. Зато хорошо читались следы от калош с узором в галочку. Снег на тропинке вдоль домов был утоптан до прочной ледяной корки, но человек в калошах сорок пятого заступил за черту. Снег за тропинкой весенний, уплотненный начавшимся таянием, но след отпечатался на нем четко.
— А почему калоши? — спросил Федот, приложив к затылку ладонь.
— А потому… что на валенки были надеты. Или на ботинки.
— А куртка с шевроном тогда на что?
— Надеты на чужое тело? — задумался Степан.
Грешным делом он думал на Зубьева: и куртка форменная, и походка шаткая. Но вдруг его кто-то подставляет. Но кто?
— Калоши обычно на свои валенки надевают.
— Значит, и куртка на свое тело была надета?
— Думаешь, Зубьев?
— Он же совсем никакой!
— Вот и я думаю, что не мог он по улицам ходить.
Человек в калошах стоял за пышной черемухой, март месяц, листьев нет, но фонари далеко, ночью здесь темно. И все-таки Кушаков кое-что разглядел. Может, и с форменной курткой не ошибся.
Степан еще раз осмотрел место, где стоял неизвестный, и заметил на снегу пепел. Много пепла. Если это сгорела сигарета, то вся целиком. Но кто курит, сбрасывая пепел в одно место?
Степан присел, рассматривая россыпь пепла. Может, человек курил, долго не сбрасывая пепел, потом наконец стряхнул, и на снег, коснувшись нижних веток дерева, просыпался пепел со всей сигареты.
— Что там? — спросил Комов.
— Курили трубку. У Зубьева такая.
— Не стал бы Зубьев курить, — качнул головой Федот.
— Почему?
— Если он пришел со злым умыслом. С одной стороны — бандиты, с другой — Кушак на машине. Да и не видел Кушак, чтобы кто-то курил.
— Тогда как объяснить пепел?
— Может, собирался покурить. Выбил старый пепел, забил новый.
— Хочешь сказать, Зубьев принес в кармане трубку с пеплом?
— Вот этого я сказать не хочу, — пожал плечами Комов. — Кто же носит трубку с пеплом.
— На трезвую голову никто.
— А на пьяную запросто… Кстати, я не видел у него трубку. Вчера он курил обычные сигареты.
— Я видел. Он курил трубку на улице. Может, там где-то и оставил. А куртка на веранде висела, в дом заходить не надо.
— Едем к нему?
— Сначала к реке прогуляемся.
Степан мог догадываться, зачем Зубьев убил Живодера. Сначала он расправился с битовскими бандитами. За проституток заступился? Вряд ли. Решил разыграть хитрую карту? Он убивает чужих бандитов, подставляя местную братву. В итоге появляется Сафрон, а на следующий день погибает Живодер. И подозрение падает на битовскую братву. Но не слишком ли это сложно даже для опытного участкового, который практически не просыхает?
И тем не менее сегодня ночью кто-то приходил к дому Фомича. Потоптался, сбросил пепел, увидел, как со двора выбегает полуголая девушка, возможно, это окончательно настроило его против камышевских бандитов. Но могло быть все гораздо банальней. Человек в калошах искал Живодера, и он его нашел. Возможно, жертва неосторожно вышла вслед за сбежавшей Зоей. Киллер увидел пахана, развернулся и через переулок от улицы Гагарина вышел к реке. Дождался Живодера и тайком проводил его домой до калитки, где и убил.
Оперативники вышли к реке, Степан осмотрел все места, где мог находиться охотник в ожидании жертвы, там и обнаружил знакомые следы от калош. А пепла из трубки больше не было. Хотя убийца провел в ожидании Живодера не меньше часа.
— Ну что, едем к Зубьеву? — поежился Комов.
— Тебе согреться или поговорить?
— И то и другое.
Зубьева нашли в участковом опорном пункте, размещенном в пристройке к магазину. Он сидел за столом в единственном кабинете и что-то писал. Сосредоточенность давалась ему явно нелегко. И вид у него сильно похмельный, и перегаром несло. В кабинете почему-то было холодно, Зубьев сидел в своей куртке. На ногах примерно сорок третьего размера ботинки. Как раз под сорок пятый размер калош.
— Рапорт пишем? — спросил Степан.
— Отписка. На заявление, — едва глянув на него, тихо сказал Зубьев.
— Когда в последний раз куртку стирал, Вячеслав Владиславович? — спросил Степан, усаживаясь за приставной стол.
— Да полгода уже прошло, — Зубьев неловко провел пальцами по грязному рукаву. — А что?
— Да нет, ничего. Бывает и хуже. Вижу, что стараешься себя в узде держать. В доме у тебя более-менее порядок… Закурим? — Степан достал пачку сигарет, предлагая угоститься.
Зубьев кивнул, взял сигарету, Комов щелкнул зажигалкой.
— А где трубка? — спросил Круча.
— Трубка? А почему ты спрашиваешь? — спокойно, в раздумье глянул на него участковый.
— Да вспомнил, как ты в кресле у крыльца сидел и трубку курил.
— И что?
— Да ничего.
— Там трубка, у крыльца. Вечером курить буду.
— Ритуал такой?
— Можно и так сказать.
— Вечером трубка, а на ночь в хлам… Ты хоть помнишь, как мы вчера ушли?
— Мне не нравится твой тон, капитан. Если в чем-то меня подозреваешь, сразу скажи.
— А я могу тебя в чем-то подозревать? — повел бровью Степан.
— Не знаю, но ведешь ты себя так, как будто подозреваешь.
— Живодера убили, ты в курсе?
— Само собой.
— Тебе это не интересно?
— Интересно. Но убили не на моем участке.
— Масштабы района для тебя слишком велики?
— Масштабы района вне моей компетенции. А потом, зачем я буду путаться у вас под ногами?
— Да нет, мы были бы тебе рады, сюда ехать бы не пришлось… На месте преступления нашли пепел из твоей трубки.
— А саму трубку? — на удивление спокойно спросил Зубьев.
— Пока нет.
— Значит, этот пепел не из моей трубки.
— И тебя самого там видели, — рискнул преувеличить Степан.
— Опознание проводить будем? — Зубьев пристально посмотрел ему в глаза.
— Пока нет.
— Значит, никто ничего не видел.
— А мог видеть?
— Когда убили Живодера?
— Если верить Фомичу, где-то в половине пятого.
— Я в это время крепко спал.
— Кто может это подтвердить?
— Никто.
— Мы ведь опросим всех соседей, кто-то да видел, как ты возвращался домой. Та же Вяткина тебя видела, куртка, сказала, форменная, шапка…
— Не было форменной куртки, не надо придумывать, — усмехнулся Зубьев.
— Что у тебя с матерью Риты Елкиной было? — спросил Степан.
— С Катериной?.. Ну, дружили мы, семьями. У нее муж умер, от меня жена ушла, думал, сойдемся. Я ее очень любил.
— Может, и Рита от тебя? — неожиданно для себя предположил Степан.
Но Зубьев и бровью не повел.
— Может, и от меня.
— Ты это серьезно?
— Все было очень серьезно.
— Как же ты допустил, что Рита пошла по наклонной плоскости?
— Не допустил, — качнул головой Зубьев. — Упустил… Не могу себе этого простить.
— Бурнаков со своими
