придется спать на животе…
На полпути он останавливается, на мгновение выглядя задумчивым. Его поведение настолько странно неуместно, что у меня по коже бегут мурашки. Без каких-либо слов или объяснений он продолжает, плюхаясь на кровать позади меня.
— Мазь должна удерживать марлю на месте, но тебе нужно будет спать на животе. Ты можешь это сделать?
Морщась, я наклоняюсь вперед, чтобы позволить ему наложить маленький кусочек марли на мою рану.
— Да, конечно.
— Хорошо. Я хочу, чтобы они были должным образом исцелены, когда я вернусь.
Конечно, он хочет. Ремус — пустой сосуд, созданный для того, чтобы собирать страдания других. Вакуум, который никогда не может быть заполнен.
— Тебе это когда-нибудь надоедает? — Что случилось? — Спрашиваю я, ковыряя царапину на голени от бетонного пола в камере Бешенного.
— Что?
— Причинять боль другим?
— Нет. Я боюсь того дня, когда это произойдет. Легкий толчок в локти, и он помогает мне подняться с кровати.
— Ты свободна и можешь вернуться в свою камеру.
Когда я делаю шаг в том направлении, крепкая хватка за мою руку удерживает меня на месте, и я смотрю туда, а затем на него.
— Сначала ты можешь вернуть то, что принадлежит мне. Он протягивает ладонь, щелкая пальцами.
Паника спиралью спускается по задней части моей шеи, горло сжимается, когда я сглатываю.
— Я не…. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Я не глуп, девочка. Снова щелкнув пальцами, он крепче сжимает мою руку.
— Отдай дротик в кармане.
Он не видел меня. Я знаю, что он не видел, как я это взяла.
— Ты оставил это намеренно. Я лезу в карман за дротиком, неохотно отдавая его ему, на случай, если он решит проткнуть меня им.
— Я не думал, что у тебя хватит смелости. Я ошибался. Он поднимает дротик, рассматривая его кончик.
— Если бы ты случайно укололась, яд убил бы тебя в течение нескольких секунд. Но я уверен, ты знала это, когда брала его.
Я не отвечаю ему, все мое тело напрягается, защищаясь от того, как он накажет меня за это.
— Отвечая на твой вопрос, да. Я взяла это намеренно. Хватка моей руки ослабевает, и прежде чем я успеваю среагировать, вспышка на периферии моего сознания становится единственным предупреждением, прежде чем сильный удар обрушивается на мое лицо, отбрасывая меня на шаг назад.
Боль пронзает мои ноздри, обжигая уголки глаз, и, скрипя зубами, я смотрю на него, осмеливаясь сказать что-нибудь умное.
Кажется, что его глаза хотят того же.
Я не могу рисковать тем, что он запрет меня в моей камере сегодня вечером.
— Прости, — выдавливаю я, подавляя желание плюнуть ему в лицо.
— Кого ты планировала оставить этим, хммм? Меня? Мою сестру?
Сказать ему, что это был Титус, может разозлить его.
— Линдси. Чтобы избавить ее от страданий.
Когда он протягивает руку, чтобы обхватить мое лицо, я вздрагиваю, ожидая еще одной сильной затрещины. Вместо этого он проводит большим пальцем по тому, что, несомненно, скоро превратится в синяк на моей щеке.
— Так милосердно. Ты набожная до безобразия. К сожалению, это не самый милосердный путь. Но не бойся, как только ребенок родится, ей больше не придется страдать.
Больные ублюдки.
— Теперь иди в свою комнату.
С пламенем агонии за спиной я выхожу из комнаты и возвращаюсь на нижний уровень, где бросаюсь к кровати. Приподнимая подушку, я обнаруживаю нож, размер которого достаточно мал, чтобы засунуть его мне в штаны, если только я не порежу бедро. Я не сомневаюсь, что Том оставил это для меня, чтобы я могла обеспечить хоть какую-то защиту, на случай, если Агата решит бросить меня обратно в ту камеру Бешеных. Мне страшно подумать, что она может сделать в отместку, когда Ремус уйдет. Каким бы извращенным это ни было, он, кажется, меньшее зло.
Однако такой маленький нож мало что даст против чудовищного Титуса, что ставит меня перед выбором: остаться, чтобы отомстить за Уилла, или сбежать, чтобы избежать оплодотворения психопатом.
Я не могу рисковать потерей возможности обрести свободу. Даже если я понятия не имею, что лежит за пределами этого места, по крайней мере, я буду свободна. И Уилл понял бы. На самом деле, я верю, что он присматривает за мной, надеясь, что я уберусь к черту из этого места. По крайней мере, один из нас должен.
Я выхожу из камеры и тихо крадусь к главному входу. Только два охранника расхаживают по периметру ограждения.
Странно.
С ножом на боку я крадусь к выходу, оглядываясь в поисках других охранников спереди и тех, кто может быть у меня за спиной. Каждый нерв — это живой провод, ожидающий сигнала, чтобы сработать, если потребуется. Рубцы на моей спине напоминают о том, что это, вероятно, будет мучительный побег, но поскольку Ремус уезжает с первыми лучами солнца, я не хочу рисковать еще парой дней в клетке для Бешенных, если у Агаты внезапно встанут дыбом волосы, и она решает прикончить меня на этот раз.
Даже не взглянув в мою сторону, охранники продолжают расхаживать и болтать. Не то чтобы у них были причины беспокоиться о том, что кто-то сбежит из этого места, учитывая то, что Том рассказал мне о вероятности выжить после прыжка.
Впрочем, мне все равно.
Я бы рискнула утонуть, чем подвергнуться той же участи, что и Линдси. И учитывая то, что случилось с Гвен в той пещере, меня удивляет, что она выжила.
Дойдя до угла здания, я делаю еще один быстрый осмотр, прежде чем нырнуть за кусты, где я оставила веревку.
Веревка из простыни, которой там нет.
Я падаю на колени, ища под ветвями кустарника эту чертову штуку.
— Что-то ищешь, Голубка?
Кристаллы страха поднимаются по моему позвоночнику, замораживая меня на месте. Я медленно поворачиваюсь и вижу, что Ремус стоит позади меня, держа в руках именно то, что я ищу.
— Ты умница. Я даже не подумал о простынях.
Когда я поднимаюсь на ноги, я вижу, что Том смотрит на меня с выражением раскаяния, которое признает свою вину, а за ним стоит Титус. Моя грудь сжимается вокруг легких, пока я пытаюсь представить, что на уме у Ремуса. Они сбросят меня с края обрыва? Пусть Титус изнасилует меня на глазах у всей охраны ради забавы?
Судя по высокомерно вздернутому подбородку, Ремусу нравится каждая секунда этого, моего нервного созерцания.
— Выйди на открытое место, где мы сможем с тобой поговорить.
Как бы мне ни хотелось послать его к черту, теперь я хорошо разбираюсь в последствиях неповиновения, поэтому я выхожу из своего укрытия на открытое место. Ветерок с открытой воды ерошит мои волосы и кажется градусов на десять прохладнее, чем раньше.
С самодовольной ухмылкой Ремус поворачивается к Тому.
— Я должен похвалить тебя за честность. Как бы не хотелось тебе быть
