действительно была так рада хотя бы на время оставить опостылевший ей Лихоозёрск с его пылью, духотой, выцветшими уличными вывесками и мрачными, до тошноты знакомыми лицами прохожих. Но, уезжая одна в такой прекрасный вояж, она и не думала изменять мужу — не так воспитали её строгие пуританские родители. Даже строго и наотрез отказала на все ухаживания поправлявшему здоровье молодому красавцу-улану, и тем более, никакого чёрного горбуна она и в мыслях подпустить к себе не могла! Но, выкрикивая истошно честные отрицания, она тем самым всё больше злила и без того потерявшего рассудок мужа. А, когда тот двинулся в её сторону, она обомлела, увидев за его спиной тень — тёмно-красную, пульсирующую в неярком свете камина. И она напомнила картины с полотен художников, дерзнувших изобразить самого Мефистофеля…
Николай Киприянович сначала шёл прямо на неё, а затем сделал шаг в сторону и грузно наклонился. Кочерга, что стояла у камина, чуть лязгнула по кафелю, прежде чем оказалась зажатой в его руке. Но этого короткого мига хватило, чтобы испуганная женщина вскочила и стремглав бросилась из комнаты.
Они были вдвоём в просторном двухэтажном доме. Слуг хозяйка давно отпустила… Оказавшись в узком коридоре, Мария Филипповна бросилась вверх по лестнице, но поскользнулась на ступеньке и расшибла губу. Муж дышал за спиной, и ухватил её за ногу. Отчаянно выкрикнув, она ударила его по лицу, и тот отпрянул, сжав в ручище вырванную домашнюю туфлю. И при этом упустил кочергу, которая со звоном покатилась по ступенькам.
— Ну, я тебя! — он решил спуститься и поднять чугунное орудие. Мария Филипповна успела подняться и запереться в комнате наверху. Сама не понимая, откуда у неё нашлось столько сил, сдвинула тяжёлый диван с закруглёнными подлокотниками к двери, и, только успела это сделать, последовал удар. Потом ещё и ещё. Женщина навалилась на спинку дивана, но сил в её хрупком теле едва хватало, чтобы выдержать злой и стремительный натиск.
— Никуда ты, дрянь, не денешься! Я до тебя доберусь! Позор!
Что же это — хмельное помутнение? Или дьявольское? Она верила и не верила, что это — не сон, что происходит это здесь и сейчас, с ней. На миг обернувшись к окну, увидела полную луну. Сумеет ли выбить двойные рамы и выпрыгнуть? Да, она неминуемо сломает ноги, но там наверняка будет хоть кто-то из прохожих, это станет спасением!
Муж тем временем, как ей показалось, начал уставать, и каждый его новый удар плечом становился всё слабее. Прижав к груди вязание, словно защитный оберег, Мария Филипповна сделала несколько шагов к окну.
— С горбуном! С этим чёртовым горбуном! — выл в коридоре человек, с которым она прожила столько лет. Нет, это был кто-то иной в его обличии. Другой, стоя незримо за его спиной, управлял им в эту минуту. Холодный, злой и расчётливый.
И этот кто-то не перед чем не остановится…
С потолка посыпалась штукатурка, дверные петли застонали, и диван тут же сдвинулся с лязгающим скрипом, и пошёл в сторону. В узком проёме сначала показались красные, разъярённые глаза, а за ней протиснулась покрытая чёрным углём кочерга.
* * *
Еремей Силуанович стучал ногами, шумно спускаясь с лестницы и хватаясь за перила так, что готов был их вырвать:
— Как это, никого ещё нет? — со злостью переспросил слугу, неустанно дежурившего у входа. — Такого не может быть! Где Дубровин, разве ещё не прибыл? — Солнцев-Засекин не мог поверить, что строгий купец-старовер может изменить своим привычкам: он всегда непременно приезжал чуть раньше прочих, чтобы уединиться с хозяином хотя бы на четверть часа и с глазу на глаз обсудить текущие торговые дела. — С чего бы это вдруг? Не приболел ли? Да разве такие здоровяки болеют?
Слуга, чуть попятившись, виновато развёл руками, словно задержка высоких гостей могла быть по его вине.
В коридор вбежал высокий помощник — один из тех, что в первой половине дня так ротозейски упустил странного господина в чёрном облачении.
— Тебе-то чего ещё, болван? — взревел барин, но когда тот что-то прошептал на ухо, развёл кустистые брови, и морщины на лице распрямились. — Когда? Только что? Ждут? Иду!
Развернувшись на каблуках, прорычал:
— Если кто прибудет, задержи пока там, у столика с закусками! — велел дежурящему у входа слуге. — Далее никого не пускать ни под каким предлогом. Дубровин ли прибудет, спросит, и ему вели ожидать! Ишь ты! — он пригрозил кулаком, но с особой улыбкой, лихо, и слуга хотя и сжался, но знал, что удара не последует — хозяину, видимо, донесли хорошую новость.
— Поймали, поймали голубка! Что ж за птица-то такая, что за птица? — чуть подпрыгивал и напевал Еремей Силуанович. На бегу накинув шубу, вышел на задний двор особняка. Собаки непрестанно лаяли в дальних вольерах. На пороге ожидал молчаливый громила-палач, правда, без привычного кожаного фартука. Он принял от полицейского чина — кажется, помощника исправника, Еремей Силуанович не рассмотрел в потёмках, связанное, безуспешно пытающееся выбиться тело, и вопросительно посмотрел на хозяина бычьими глазами:
— Что зыркаешь? Ты знаешь, куда его! Давай! — и он протянул руку человеку в шинели. Только теперь увидел, как сильно у того рассечено лицо и кровь, хотя и запеклась, всё же алела в ранах у самых глаз. — Сопротивлялся этот паршивец? Ну, ничего. Как вас, кажется, Егор…
— Егор Иванович! — отрапортовал тот. Барину показалось, что полицейский что-то спешно прикрыл попоной в санях. И это что-то по форме было квадратным, даже тёплым, оно словно пульсировало, чуть выбиваясь яркими огоньками. Хотел поинтересоваться, но времени на то не было.
— Вот что я скажу вам, дорогой Егор Иванович, — он положил тяжёлую руку на плечо помощнику исправника и дальше говорил на ухо. — С уважаемым Николаем Киприяновичем мы, само собой, про это дело покумекали.
— Да, да, в курсе-с, ваше благородие. Потому-с доставил преступника лично вам, как того и велело начальство.
— Вот и молодец. Но раз удалось справиться, и не без… — он опять посмотрел на покалеченное лицо. — В общем, не теперь — сегодня у меня будут гости, а завтра загляните мне так… в районе полудня, и получите от меня, голубчик, за все труды персональную премию.
— Не стоит-с беспокоиться! Всегда рад исполнить долг!
— Это хорошо. Но премия — дело такое, знаете ли, ещё никому ни разу не помешавшее.
— Точнее-с не скажешь!
