Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
все с тарелки и облизал её до блеска. Из коридора — ни звука с самого раннего утра. Возможно, у рабочих сегодня выходной. Если так, то упустить такую возможность нельзя, тем более, снаружи необычайно солнечно. Осторожно выглядываю в коридор — никого. Вёдер с красками и валиков также не видно, значит убраны, значит действительно выходной. Вернувшись к кровати, выуживаю из-под неё тяжелую шубу. Надев, тщательно застегиваю все пуговицы и поднимаю высокий воротник. Выхожу в коридор и на цыпочках, быстро перебирая ногами, словно балерина, устремляюсь к лестнице. Половина коридора, где уже покрасили стены, застелена старыми газетами, которые словно осенняя листва, поднимаемая с дороги вихрем от быстро проезжающего автомобиля, разлетаются в разные стороны. Спустившись на первый этаж, отодвигаю засов и буквально вываливаюсь наружу. Я ослеп, только свежий пряный запах солнечного осеннего дня и тихое, вполголоса, пение птиц. Понемногу глаза начинают привыкать к свету. Все как в первый раз — та же остановка, та же дорога, по которой приближается автобус.
Шлепая тапками, бегу к остановке, замечаю ошалелые глаза водителя, заметившего меня, чего это он? Я вполне себе выгляжу, в такой-то шубе. Автобус с грохотом открывает двери и я, выпустив девочку-школьницу, забираюсь внутрь. Автобус практически пустой, только в самом начале сидят две женщины спиной ко мне. Водитель пристально следит за мной через зеркало заднего вида, но через некоторое время, видимо, убедившись, что ничего плохо я не делаю, теряет ко мне интерес. Я же, прильнув к окну, с интересом смотрю на улицу. Автобус периодически останавливается на остановках, заходят пассажиры, некоторые не обращают на меня никого внимания, некоторые — удивленно рассматривают.
С непривычки немного укачивает, кроме того, солнце хорошо нагрело автобус и становится жарко. Я выхожу на остановке отдышаться. Передо мной, судя по надписи на большом красивом здании «вокзал», привокзальная площадь с различными торговым ларьками по краям. Засмотревшись по сторонам, наступаю в большую лужу, тапки разом насквозь промокают. В ближайшем ко мне ларьке продают хлеб и булочки, жадно вдыхаю аппетитный запах и как завороженный не могу оторвать взгляд от огромной плюшки с крупинками сахара на золотистой поверхности, выставленной прямо на витрине.
Я выгребаю из кармана монетки и, смело хлюпая мокрыми тапками, подхожу к ларьку. Выложив монетки перед продавщицей, указываю на царь-плюшку. Продавщица, как и положено продавщице булочек, женщина румяная и пышная с удивлением смотрит на меня — монеток, наверное, недостаточно. Она брезгливо отодвигает мои монетки от себя и, порывшись за прилавком, достаёт мне небольшую чёрствую булочку. Я забираю булочку и монетки и низко кланяюсь.
Булочка совсем засохла, крошится как сухарь, но вкусная. Мимо проходит женщина с очень приятным и открытым лицом, можно сказать красивая, причем красота не холодная, какая-то уютная, домашняя. Она смотрит на меня и в её взгляде столько искреннего сочувствия, что мне становится тоскливо, так тоскливо, что вдруг захотелось не гнать это чувство, а напротив, принять его, нырнуть в эту тоску, в самую глубь её, как в вязкое болото, и там, на дне остаться навсегда.
Но вдруг по глазам полоснул яркий луч — невольно жмурюсь, громко чихаю и прихожу в себя. Встряхнув головой, избавляюсь от этого отравляющего сознание соблазна, доедаю остаток булочки, глубоко, всей грудью вдыхаю бодрящий воздух и с интересом оглядываюсь по сторонам. Напротив меня через площадь — небольшой сквер, и вдруг: мираж… нет-нет… Дежавю! Я уже это видел; в сквере — Семен Львович и Виталик, сидя на длинной деревянной скамейке, увлечённо что-то обсуждают. Сава стоит рядом, с задумчивым видом щелкает семечки или орехи, периодически подсыпая их голубям, окружившим его. Увидев меня радостно машет рукой. Не помня себя от радости, иду к ним. Точно также они встречали меня в Свободном городе. Теперь только одеты по-другому, на всех военная камуфляжная форма.
— Ну здравствуй, — Сава крепко обнимает и приподнимает меня, один тапок сваливается с ноги.
— Не хорошо, — Семен Львович осуждающе качает головой, — мокрая обувь в такую холодную погоду, до добра не доведет. Первое дело — держать ноги в тепле и сухости.
Я и сам это знаю, не маленький и советов могу дать не меньше Вашего, зачем эта неуместная опека? Всё, что я смог найти — эту чудесную шубу, впрочем, буду честен, об обуви я и не подумал.
— И потом, — продолжает Семен Львович, — зачем Вы здесь, почему так далеко забрались?
— Действительно, — подключается Виталик, — ты здесь совсем один, как бы не случилось ничего худого.
Ребёнок я вам, что ли? Не забывайте, я не раз лицом к лицу встречался со смертью. Что я здесь делаю? Люди с моим диагнозом крайне чувствительны к стрессам, любые нестандартные ситуации повышают риск рецидива. Возможно, я как раз и ищу такую ситуацию — спровоцировать рецидив и получить возможность вернуться в мир моих желанных грез. А возможно, я, руководствуясь вашей же теорией, вырабатываю энергию, необходимую для движения сознания в параллельных реальностях.
— Энергию производит работа сознания, физическая активность для этого совсем не обязательна, — улыбается Семен Львович, — грезы, фантазии, глубокие размышления и философские думы — отличный генератор. Главное, обеспечить поточность его работы, по крайней мере, без длительных остановок.
— Кстати, — Сава поднимает указательный палец, привлекая наше внимание, — на этот счёт есть хорошая идея — материализовать работу сознания, например, можно писать картины, либо рассказы.
Писать рассказы, вот это да…, как бы мне хотелось изменить судьбу Пискарева в Невском проспекте Николая Васильевича Гоголя, ведь каждый раз до слёз, как мне его жаль. Кроме того, в Петербургских рассказах есть кое-что и обо мне, чем я Вам не Поприщин, впрочем, там всё сложнее — можно констатировать бред величия и выраженное слабоумие. Но…, я не Гоголь, точнее, я не смогу как Гоголь. Лучше мне рисовать, или, как правильно говорить, писать картины, тут кажется больше простора.
— Хорошая идея, полностью поддерживаю, — кивает Семен Львович, — и не надо как Гоголь, или, например, как Шишкин Иван Иванович, творите как Вы, и творите что-то свое. Поверьте, пусть Пискарев и дальше будет вызывать жалость своей искренностью, а Пирогов улыбку своей толстокожестью. С картинами, думаю, будет сложнее, потребуются хоть какие-нибудь художественные принадлежности, а их, после сегодняшнего побега, Вам будет сложно выпросить у Ларисы Петровны. С книгой же, проще, в крайнем случае, можно писать прямо между строк Сервантеса, я знаю, Вы его
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
