небольшую паузу:
– Жаль, хороший бы ходок из него получился.
– Воду не принес? – Собакина весть о смерти Федора оставила равнодушным.
«Вот же собачий сын, – подумал Максим, – только о своей выгоде мыслит». Он достал фляжку и положил на стол:
– Это все. Остальное пришлось бросить.
Собакин взял фляжку.
– Не забудь рапорт написать, – велел он, – с подробным описание происшедшего.
– Хорошо, – не стал отнекиваться Максим. – Только завтра. Сегодня я жрать и спать. Иначе ноги протяну.
– Ладно, иди, – распорядился Собакин. – Но чтобы рапорт был! Иначе ты меня знаешь! И это… – он многозначительно посмотрел на Максима, – парнишку этого не упоминай. Не было его!
Вскоре Максим и Полкан были в Щелково. Когда пикап подъезжал к базе, из дома выскочила Марина. Она побежала, радостно крича и одновременно плача. Максим притормозил, Полкан выскочил из кузова ей навстречу, а потом подхватил на руки и закружил. Максим позавидовал: ему тоже хотелось, чтобы кто-то так ждал его, не спал ночами, смотрел в окно и молился. А может, все еще будет?
Затем Марина и Полкан удалились, Максим поужинал в одиночестве – никого из ходоков на базе не было, после помылся на скорую руку в бане и завалился спать. Ему снился Федор, тот шел по Калиновому мосту.
***
Стемнело, и Федор, как велел Максимус, ступил на мост. Тот отозвался в такт шагов чуть слышным гудением. Внизу протекала река смерти, и Федор старался не смотреть в ее воды, хотя ощущал неясный зов. Что там сказал Максимус про мост: можно оказаться в другом месте? Интересно, как это происходит? Но вероятнее всего, что это досужий вымысел.
Федору казалось, он слышит голоса. Голоса манили к себе и что-то обещали. В какой-то момент Федор опомнился, застав себя свесившимся через перила и глядящим вниз. Он принялся орать во все горло, чтобы заглушить чужие шепотки:
«Голуби своркуют радостно,
И запахнет воздух сладостно.
Домой, домой, пора домой!»
На некоторое время ему это удалось. А потом Федор осознал, что не справляется, и сорвался в бег. Он бежал по Калиновому мосту, и чугунный мост гудел, точно прибывающий поезд. И это был уже не Калинов мост, на него накладывался другой, разрушенный, через который когда-то шла дорога из Усково в Кириллов. На перилах с изображениями жар-птицы сидела призрачная русалка, она призывно улыбалась Федору, но он проскочил мимо. В реке с шумом плескалось огромное существо – озерник, но Федор не стал останавливаться, чтобы посмотреть на него.
А когда Федор соскочил с моста, то выяснилось, что уже утро, и он в Кириллове.
***
Собакин проснулся в дурном настроении: всю ночь мучили кошмары. Снилось, будто он оброс шерстью и носится на четвереньках, как дворовый пес. Собакин натянул противогаз и вышел из казармы. Лениво поднималось солнце, окрашивая облака в нежно-розовый цвет. Над Смородиной вился дым, сквозь него виднелось неугасающее пламя.
Собакин ощутил неясную тоску: сколько ему еще торчать тут? В непочетной ссылке, без малейшего шанса на повышение? Даже деньги не радуют: слишком со многими приходится делиться. Всю жизнь как сторожевой пес служишь, а все почести достаются другим.
Послышался топот копыт, и Собакин едва не впал в ступор: из дыма на него выскочил получеловек-полуконь. На спине Полкана сидела женщина, ее лицо розовело в цвет неба. Полкан, не замедляя бег, проскочил мимо застывшего Собакина, и понесся по мосту. Горела река, мост раскалился добела, но Полкан не останавливался. В рассеивающемся дыме Собакин заметил, как женщина соскользнула со спины Полкана, и сама обернулась наполовину кобылицей. Взявшись за руки, она и Полкан вбежали в Заручье.
Тогда из Заручья над небом поднялась птице-женщина. Ее перья переливались, озаряя все вокруг немыслимым светом. Женщина пропела, ее слова касались невидимых струн в душе Собакина:
«Я Оля, птица счастья! Я несу вам счастье! Будьте счастливы!»
И Собакин заплакал. О своей судьбе, о несбывшихся желаниях, о том, что так и не прикоснулся к чуду. Вторя ему, завыли в глубине Заручья безликие уроды, подставляя гладкие лица первым лучам солнца. Потом они повалились на траву и забылись вечным сном. И в снах видели себя прекрасными и молодыми, каждый со своим обликом, и были счастливы.
Где-то вдалеке Заручья заквохтала огромная курица, высиживающая последнее, оставшееся целым яйцо. Боги золота, Лосяра, Скелетина и Колька-пальчик, рассыпались золотыми самородками по дну реки и смешались с ее течением. Река вымывала золотые частицы из камней и несла их в своих водах. Лосяра, Скелетина и Колька-пальчик стали золотой водой и упокоились навсегда.
Сейф изрыгнул из себя тысячи странных предметов разом, осыпая безымянных ходоков многочисленными дарами. Хватило каждому. Тут были гладкие стаканы, которые перемалывали в пыль все, что в них попадало; стулья, одна ножка у которых складывалась; пушистый нож, который перед тем как отрезать что-либо, гладил его. Безымянные ходоки, похожие на манекены, гладили диковинные приспособления, осыпали их поцелуями, прижимали к груди. После бывшие ходоки забились в молитвенном экстазе, произнесли в унисон: «Аллилуйя!» и умерли, так и не выпустив предметы из рук.
А затем исчезла птица Оля, пропало и Заручье, будто его век не было. Испарилась река Смородина, оставив после себя лишь заросли борщевика. И Собакин побитой собакой поплелся обратно в казарму писать рапорт.
Эпилог
Поезд прибыл ранним утром. Федор, который беспробудно проспал весь вечер и ночь, не сразу сообразил, где он. На перроне уже ждал Димка, с которым он созвонился вчера. Димка не стал задавать лишних вопросов, за что Федор был ему благодарен.
На автобусе они доехали до больницы.
– Второй этаж, по коридору направо, – напутствовал Димка. – Удачи!
Он передал Федору пакет, и Федор облачился в докторский халат, шапочку, нацепил маску, наполовину скрывающую лицо, на шею повесил стетоскоп. Неровные стены, окрашенные в бледно-желтый цвет, сбитые тысячами ног ступени – Федору показалось, что он не покидал больницу, а все так же лежит в палате в ожидании выздоровления. Его никто не остановил, и Федор беспрепятственно попал в реанимацию.
Алену он узнал не сразу, Федор даже подумал, что Димка ошибся, и Алены здесь нет. Она сильно похудела, ее волосы были обриты, сквозь бледную кожу проступали синие жилки. Федор почувствовал такую сильную жалость, что едва не захлебнулся в ней, но подавил эмоции: сперва дело.
Он склонился над Аленой и раздавил капсулу. Капля на мгновение зависла, а потом соскользнула в рот. На лбу Федора выступила испарина: получится или нет? Не опоздал ли он? Вдруг для Алены лимит чудес исчерпан? Казалось,
