ты шо, не знаешь? Тебе эти клуши старые еще не рассказали кто я есть такой? Ну, шо ты смотришь? Видишь же, что я не такой уж обычный орк, да?
— Ну, скорее не вижу, а слышу. Не материшься через каждое слово. И к работе в школе тебя допустили…- я осмотрел орка с ног до головы, и, кроме спецовки, никаких отличий от зелёных мужиков из подъезда не обнаружил. — Да и имя у тебя ни разу не снажье. Или это фамилия?
— Фамилия… Меня семья воспитала, где папа был гнум, а мама — человечиха! Я приемный, вдупляешь? Не пришей кобыле хвост теперь. Снагам я не нужон, и человекам на меня срать, а гномам и вовсе… Вон, сеструха сторожем пополам с подсобником пристроила, и я теперь ей по гроб жизни обязан! — пояснил Кох.
— Так это что — Ингрида ваша, получается, сестра? Но бездетные же родители?
— Пятиюродная. У гнумов это как бы близкий родственник. Аж бесят. Вот прикинь, рыжий: спишь ты себе, тут стук в дверь, в пять утра… Приперлась толпа двоюродных теток! Шесть штук! У них автобус до Минска, надо где-то перекантоваться! Всё, им насрать — спишь ты, дрочишь или срешь. Вставай, чай ставь, яичницу делай, колбасу режь… Но — с другой стороны, ежели сам так припрешься, никто слова не скажет. В смысле — если ты кхазад, шо одно и то же, шо и гнум. А если натурально ты припрешься или я — отмудохают, и хорошо если ногами. Скорее всего — железным ломом. Но Ингрида мне многим обязана. Я ее в детстве от кобеля спас одного… Покусал!
— Кто? Кобель? Клаусовну нашу?
— Не! — выпятил вперед свои клыки не в меру говорливый орк. — Я кобеля покусал! Вкусный был кобелина-то! Я и до сих пор, бывает, строганинкой-то пробавляюсь…
— Фу! — сказал я. — Нельзя собак есть. Собака — друг человека.
— А я не человек! — обрадованно закивал Кох. — Но ваще тебе спасибо, если шо. Прикрыл меня, пока я бухал. И выкосил все как полагается. Но я больше бухать не буду, ну их в сраку, этих гоблинов и их бырло… Точно — до нового года не пью. А там посмотрим. Потому что жизнь — она такова и никакова больше!
В общем, с Кохом у нас сложились отношения, если не дружеские — то приятельские. Мы здоровались, и он шутил. А я делал вид, что мне смешно. Впрочем, мне было несложно, да и персонаж попался забавный — общаться с ним было как минимум любопытно.
* * *
Элессаров был личностью совсем другого плана, но никак не менее колоритной. Я увидел его на лестничном пролете, он разрисовывал стену в традиционные белорусские растительные узоры: лен, васильки, клевер — вот это вот все. Стройный, можно даже сказать — изящный мужчина неопределенного возраста, с густой шевелюрой пшеничных волос и по-птичьи красивым лицом, кисть держал в левой руке и как раз наносил мелкие мазки на цветок «канюшыны» — то есть клевера.
А в правой — механической — ладони он удерживал палитру. Высокотехнологичный протез, на вид как будто фарфоровый, доходил до самого локтя и был разрисован в самые причудливые картинки в духе какого-нибудь Пабло Пикассо. Чудовищный сюрреализм, от которого глаза разбегаются.
— Привет новичкам! — отсалютовал мне палитрой художник. — Вы же — новый историк, верно? Пепеляев?
— А вы — трудовик-художник Элессаров, — кивнул я. — Очень красиво получается. А можно, я сразу к делу? Я вот посмотрел, как вы это делаете, и подумал: смогу я вас уговорить мне кабинет оформить? За мной дело не станет…
— А какие у вас планы на кабинет? — заинтересовался он. — А, да… Прежде, чем вы услышали все эти байки от учеников про то, что я бывший пират или сталкер в Хтони, или вообще служил в добровольческой бригаде стрелком, поясняю: рука моя в детстве попала в дробилку для щепы. Мой отец работал лесничим, в Узноже, ну, и вот… Больше к этой теме не вернемся, надеюсь? Так что хотите расписать?
— Не вернемся, нет проблем. Все понятно: дробилка, не пират, не сталкер, — я пожал плечами. — Чего я хотел-то? Заказать в полиграфическом сервисе пару карт большого формата, ну — на стену. Государство Российское, наше Великое Княжество, Вышемир… Может быть — оба полушария Тверди. Но если стены распишет такой мастер, как вы — это гораздо лучше выйдет!
— О-о-о-о, изумительная идея! — обрадовался он, и в его голубых глазах сверкнули фанатичные огоньки. — Мне понадобится краска, и… И вы поможете мне в мастерской, с железяками.
— Помогу! Если сделаете мне карты — я весь ваш, — в школе это по-другому не работает, как и в любом другом коллективе. Можно ныть и сетовать на недостаточное финансирование, а можно выкручиваться, помогая друг другу. — И краску куплю, скажите только, какую и где! И вообще от меня — любая посильная помощь, которая вам потребуется, объем работы-то я вам подкинул гигантский…
Мы поднялись ко мне в кабинет, чтобы трудовик-художник оценил будущее живописное полотно, я открыл дверь — и тут сквозняк разметал прическу Элессарова, и я увидел те самые острые уши. Трудовик с кибернетическим протезом оказался эльфом! Я и не очень-то удивился, если честно.
* * *
Гораздо сильнее удивилась Ингрида Клаусовна через пару дней, когда у школьных ворот остановился огромный грузовик и басовито посигналил. Из кабины высунулся бородач и заорал:
— Мебель привезли, открывайте, донерветтер!
Директриса просто обалдела, когда мы с Шифером и Кох с Элессаровым принялись живо таскать парты и стулья на третий этаж. Я уже на ходу присмотрелся к изделиям вышемирских мебельщиков и остался вполне доволен: выглядело стильно, а главное — неубиваемо.
— Как же мы это заприходуем? Как мне подвести обоснование? Да что ж это такое? -кудахтала Ингрида Клаусовна на пару с завхозом — классической Марьей Ивановной. — Так же никто не делает!
— Хотите немного эльфийской магии? — спросил Элессаров. — Вуаля!
Он взял старый стул — один из раздолбанных, которые коллеги определили в мой кабинет вместо приличной мебели, перевернул его вниз головой, посмотрел инвентарный номер — и тут же красной краской начирикал точно такой же на новеньком.
— Произошло переселение душ, Ингрида Клаусовна. Древний обряд галадрим, понимаете? Крибле-крабле-бумс!
— Вы же сами сказали, — я смотрел
