окончательно. Я хочу поднырнуть под руку Криса.
Он выставляет ногу, удерживая меня.
– Я пытаюсь защитить тебя.
– Даже не начинай, Крис. Мне надоела эта отговорка. Если хочешь избавиться от меня, так и скажи. Дай мне пройти.
Он как крепкая, непоколебимая стена, и по его непроницаемому лицу ничего невозможно прочесть.
– Того типа наняли следить за тобой в надежде найти Эллу.
Я раскрываю рот от удивления.
– Что? Зачем? Кто?
– Элла привлекла к себе весьма нежелательное внимание.
– Чье внимание?
– Гарнера Невилла, очень богатого, очень влиятельного человека, от которого не жди ничего хорошего.
– Зачем бы ему разыскивать Эллу?
– Вот именно. Похоже, она вляпалась во что-то посерьезнее, чем брак с каким-то там врачом американцем. Я хочу, чтобы ты уехала из Парижа.
Ледяные пальцы тревоги сжимают мое сердце как тиски. Сейчас я чувствую то же самое, что и в ту ночь, когда сидела на Эллиной кровати, мысленно умоляя ее вернуться. Умоляя вернуться Криса. Они снова недосягаемы для меня, и я не представляю, как найти их.
– Но ты отправляешь меня в Штаты не из-за Эллы, так ведь? А из страха, что я разлюблю тебя и ты будешь страдать. – Он отшатывается от меня, и это словно захлопнувшаяся дверь. Я едва не вздрагиваю от силы удара.
Но я не останавливаюсь, я упрямо продолжаю. Я тревожусь об Элле. Я зла на Криса. Я обижена.
– А знаешь, чего боюсь я? Какой страх терзает меня? Что ты однажды опять бросишь меня, и я останусь одна. Если ты собирался оставить меня, то надо было сделать это раньше, когда я еще знала, как дышать без тебя.
Мы меряемся взглядами, и он все молчит и молчит, черт бы его побрал. Я сказала то, о чем мы не говорим, а он даже не реагирует.
Меня начинает бить дрожь. Я не могу ее остановить.
Крис снимает куртку и шагает ближе, наши взгляды сталкиваются, и сожаление, которое я вижу в его глазах, вырезает кусочек моего сердца. Я опять потеряю его, и на сей раз это убьет меня. И, думаю, его тоже.
– Пойду подгоню машину, – тихо говорит он. – Подъеду к двери.
Я резко вскидываю глаза, когда он протягивает руку к дверной ручке, и у меня возникает ужасное чувство, что если я дам ему сейчас вот так уйти, все будет кончено. Между нами все будет кончено.
– Я не уеду, Крис, – говорю я твердо. – Не уеду без Эллы, не уеду без тебя.
Он стоит как каменное изваяние, такой далекий и отчужденный, потом открывает дверь и исчезает в коридоре.
По дороге домой мы не разговариваем, и только тихий гул машины заполняет тишину. Как только мы въезжаем в гараж и выходим из машины, Крис без слов забирает у меня свою куртку и вешает ее сушиться на один из своих байков. Я уже почти высохла благодаря тонкой блузке и юбке и обогреву в салоне.
У двери мы останавливаемся, чтобы снять обувь, а Крис снимает и носки. Я не могу заставить себя снять чулки, и это впервые за долгое время, когда я чувствую себя с ним неловко. Думаю, он испытывает то же самое. Неловкость буквально витает в воздухе. Это плохо. Очень плохо.
Потом мы ждем, когда откроются двери лифта. Неловкость уже просто давит на нас, она начинает закручивать меня в узлы. Наконец, лифт прибывает, и Крис ждет, когда я войду. Мы прислоняемся к противоположным стенкам кабины лицом друг к другу. Крис откидывает голову назад и опускает ресницы, волнистые пряди подсохших волос дразнят лоб и щеки. Мокрая ткань майки облепляет крепкое тело, а засохшая кровь очерчивает ссадину на щеке дюйма два длиной. Кажется, она, к счастью, неглубокая и зашивать не потребуется. Надеюсь, руку он тоже не слишком сильно ушиб.
Кабина приходит в движение, но Крис по-прежнему не смотрит на меня. У меня такое чувство, что он считает, что если посмотрит, то стены, которые он убедил себя возвести между нами, рухнут. Я жажду разбить их сама, схватить его, крепко обнять и пообещать, что со мной ничего не случится. Он хочет услышать, что я не умру. Он хочет невозможного.
Мне невыносимо не прикасаться к нему, не разговаривать с ним. Лифт останавливается, и я делаю шаг к Крису. В тот же миг голова его поднимается, глаза резко наталкиваются на мой взгляд. Лицо его – сплошь жесткие твердые линии и тени, и не видно никакой радуги. Мы все еще переживаем бурю. Что ж, ничего удивительного.
Я удерживаюсь от того, чтобы обнять его, беру руку и смотрю на чуть припухшие костяшки, потом опять на него.
– Давай я обработаю ссадину и наложу повязку. – Я задним ходом выхожу из лифта и мягко тяну его за собой, ободренная тем, что он не сопротивляется. Веду его в ванную, и он сразу же стаскивает с себя майку, вешает ее на край ванны и присаживается сам. Вид его дракона, перекатывающегося вместе с твердыми мускулами плеча и руки, творит что-то странное с моим желудком. Это часть его прошлого, которую я никогда не узнаю, если он не пойдет навстречу.
Я поднимаю глаза и вижу, что он наблюдает за мной. Эмоции сжимают горло.
– Где у тебя аптечка? – Я даже не знаю, где что в своем доме, хотя, возможно, это больше не мой дом. Почему же сейчас это кажется больнее, чем когда-либо раньше?
– Под раковиной. – Он заговорил впервые после туалета в баре, и звук его голоса – шелк – понемногу успокаивает мои растрепанные нервы.
Я отворачиваюсь от него, достаю аптечку и пытаюсь привести в порядок свои чувства. Откуда-то приходит ощущение, что я готова пожалеть, что так привязалась к Крису, но я прогоняю его прочь. Сожаления Криса хватит на нас обоих. Одному из нас надо постараться сохранить наши отношения. Сохранить то, что у нас есть.
Когда я вновь поворачиваюсь к Крису, он пересаживается на сиденье унитаза, чтобы дать мне сесть на край ванны. Чувствуя, что все еще слишком нервничаю, теперь я избегаю встречаться с ним глазами. Я сажусь и хлопаю себя по ноге, указывая, чтобы положил на нее свою руку. Он не колеблется. Пальцы его распластываются у меня на бедре, ладонь ложится посредине, и я сразу же, мгновенно и до боли, ощущаю прикосновение всем своим телом.
Я разглядываю ссадину на его костяшках, окруженную быстро образующимися синяками.
