и завернула обратно в фантик. Маша склонилась над пустой тарелкой.
— Все нормально, — сказала она с настойчивостью милосердного человека. — Мы понимаем, что тебе тяжело. Твоя мама наверняка была…
— …совершенно чужим для тебя человеком, о которым ты ничего не знаешь и не будешь сейчас блеять эти глупости для моего спокойствия, — Галка схватила еще одну помидорину пальцами. — Хочешь солененького?
— Мне нельзя, — одними губами ответила Маша.
— Правда, прекращай, — Дана отодвинула сковороду в центр стола и поморщилась. — Хочешь побыть одна, так и скажи. Мы уйдем. А твои шуточки тут никому не нужны.
Галка картинно вздохнула, усмехнулась и отхлебнула из кружки. Ее веселили их показательно печальные лица, собственная боль делала несдержанной, желчной, будто бы разжижала застоявшуюся кровь. Неправильно, глупо, но так легче… Все же отыскалась бутылка темного нефильтрованного пива за холодильником, и Галка первой отхлебнула из горлышка. Дана протянула ей свою кружку, вылив чай в горшок с алое, а Маша предусмотрительно отодвинула посуду от себя. Выполз Сахарок, забился на подоконник и следил за ними прищурено из-за нестиранной тюли. Галка помахала ему полной кружкой.
От первого же глотка потеплело в груди — скорее, Галка убедила себя в этом, чем почувствовала, но захотелось показаться радушной хозяйкой:
— И как вы, с котом? — с улыбкой спросила она у Маши. Та заерзала, смущаясь повторять все снова, но не в силах промолчать:
— Нормально. Оксана говорит, что смирилась с моим геморроем, но она вообще редко его замечает, я сама и колю, и мою все, и ловлю его… Папа с уколами помогает, но говорит, что это моя ответственность.
— Когда в приют обратно повезешь? — Кристина снова склонилась над телефоном.
— Надеюсь, что никогда.
— Оптимистка.
— Оставь ребенку мечту, — отмахнулась Галка, снова плеская себе в кружку. Дана тоже потянулась, она напомнила Галке жену алкоголика, которая старается выпить побольше, чтобы муженьку не досталось, и он пораньше ушел спать, а не принялся колотить ее и детей. От мысли в голове стало пусто и легко, Галка рассмеялась.
Все напряглись.
— Добро пожаловать в истерику, — пробубнила под нос Кристина.
— Ой, заткнись, — Дана говорила грубовато и коротко. — Галь, ты воспоминания оставлять будешь? Думала уже, с кем их делить?
Смех оборвался. Галка сгорбилась, втолкнула в рот пирожок и замерла, словно у нее не нашлось сил, чтобы его прожевать.
— Не знаю. Подумаю. Вас, если что, позову.
— Зови, — закивала с готовностью Маша. — Мы придем.
— Чего ты там рисуешь постоянно? — Дана чутко следила за разговором и все пыталась перевести его в нужное русло. Маша чуть повеселела, Галкино опьяневшее лицо дрожало и морщилось, надо было вмешаться.
— Заказ.
— А много платят? — Маша отщипнула еще кусочек пирожка, но не ела его, катала в пальцах.
— Мне не хватает, но деваться некуда. Тебе зачем? Тебя же папочка с мамой обеспечивают.
— Папа и мачеха, — поправила Маша и, увидев кивок от Кристины, чуть расправила плечи. — Корм дорогой, уколы тоже. Папа к новой женщине уезжает, мы с Оксаной вдвоем останемся. Хочу подрабатывать начать.
— Так ты же маленькая совсем. И рисовать не умеешь.
— Повзрослею. Научусь.
— Я могу помочь, — Дана достала вибрирующий телефон и погасила экран, — в смысле, с работой. Рефераты там, доклады… Не очень сложно, хоть и платят мало. Курсовые научу оформлять, если хочешь.
— Хочу. Хотя бы попробовать.
— Наш человек! — Галка подняла кружку, как рюмку. — За тебя, Маш. Борись, и все получится.
— А заявка, — пьяная Галка начинала настораживать, и Дана снова влезла в разговор, — на выставку, в музей. Ты подала?
— Подала, — Кристина отодвинула от себя телефон, примеряясь. — Но шансов почти нет, там старушек набежало в отдел, не отмахаешься, а они еще жалобы строчить начнут, что они заслуженные и великие, а их не понимают.
— Анна Ильинична готова? — Маша отложила растерзанный пирожок.
— Давно уже. Лидию дописала, еще там, по мелочи… Меня эти вещи чужие скоро из дома выселят.
— А меня не вещи, — Галка понимала, что ее несет не туда, но не могла промолчать. — Меня другой человек из головы выгоняет!
И снова жалко и пьяно засмеялась. Вспомнилась Людоедик — Галка не сомневалась, что выглядит сейчас точно так же, но была еще недостаточно выпившей, чтобы этого не замечать. Маша робко потянулась к ней.
— Нет, я серьезно, — Галка положила локти на стол и заговорщицки склонилась к ним. — Палыч меня вызывал на одно задание, мы вдвоем с дочерью мертвого мужика принимали. Вдвоем, прикиньте! Вот я никак… не могу с ним справиться. Крепкий Михаил Федорович, мерзкий мужик. Немного мне осталось….
— Галь, тебе хватит на сегодня, — посоветовала Кристина, поднимаясь. — Пойду. Меня Шмель ждет.
— Ты не слушаешь! Я говорю, что внутри… думаю, что я не Галя. Я мужик этот мерзкий, ты представь!
Машкины глаза встревожено округлились. Дана вытерла губы пальцами, сложила фантики и поднялась за Кристиной.
— Хорош сочинять, Галь. Давай, заканчиваем. Я еще посижу, помогу, если что.
— Я одна буду, — нахохлилась Галка. — Езжай.
— Но ты же…
— Справлюсь! Я трезвая. И в норме. Вон, шторы буду стирать…
И, обрывая тюль с крючков, потянула его на себя. Ей помогли, заодно вылили остатки пива в унитаз, а Дана сходила за Лилией Адамовной, чтобы соседка приглядела, не натворит ли Галка дел. Та забилась в кресло и хмуро следила за ними, как за врагами.
А наутро поняла, что заболела.
* * *
Силы закончились, но Галка и больной поднимала себя за шиворот и волокла по квартире, тыча носом в особенно грязные углы, как нашкодившего щенка. Наскоро перевезла вещи из общаги, как родную обняла вредную комендантшу, прощая ей и выброшенные из холодильника продукты, и побудки в пять утра, и яростные крики о выселении… Квартира Галку не принимала.
Галка не принимала саму себя.
Чем больше росло в ней горе, раздаваясь, как мягкое дрожжевое тесто под вафельным полотенцем, тем больше в голове становилось эмоций и памяти Михаила Федоровича. И голос, и мысли его все чаще убеждали в том, что он живой и продолжает жить, отвоевывать Галкино нескладное худое тело. Она то забывала есть, то не пила таблеток и антацидов, а то глотала горстями, то беспробудно спала или закрывала все долги за пару дней… Стены сжимались, как больной Галкин желудок.
Вечерами она сидела над пазлами и видела себя будто со стороны — из-под волос на шее торчала мясистая складка, горбилась широкоплечая мужская спина, а пальцы бегали по разноцветным кусочкам так неловко, тяжело, и деревянный этот мизинец… Он тоже болел, фантом, чужая травма. Галка смотрела и не понимала, она это или нет. И, по правде говоря,
