прикрывая ладонями голову, спрятаться за толстый ствол дуба.
Наконец человек глянул в окно, за которым стоял Соколов, но, очевидно никого не увидев, метнулся к зданию кино, надеясь юркнуть за угол.
Навстречу вышли двое.
— Спокойно, — услышал, — руки вверх!
Блондинка резко поднялась — рука в кармане жакета — и быстро направилась к выходу из парка. Юноша, бросив книжку в пустую коляску, встал и пошел за ней следом.
Теперь Бутурлак был уверен, что блондинку не выпустят из виду: на улице стояли две оперативные машины…
В семнадцать часов Бутурлак докладывал подполковнику Яхимовичу:
— Блондинка села на Городецкой в трамвай. С ней вместе ехала Таня Громова. Вагон был полупустой. Доехала до предпоследней остановки. Живет в Хлебном переулке, дом номер четыре. Одноэтажный, принадлежит гражданину Эпендюку Афанасию Ефимовичу, блондинка — его дочь Галина Савицкая. Диспетчер трамвайно-троллейбусного управления, вдова, муж ее убит в сорок четвертом году. Служил в Украинской повстанческой армии. За домом установлено наблюдение.
— Хорошо, — сказал Яхимович. — Личность раненого установили?
— Пока что молчит. Документов при нем нет.
Галина Савицкая вышла из дома в начале седьмого. Дождалась трамвая. Сошла в центре и направилась к Драматическому театру. Шла, помахивая небольшой сумочкой, и, наверно, только Бутурлак да еще несколько оперативных работников, которые следили за ней с разных сторон, догадывались, что в сумочке рядом с пудрой и помадой лежит пистолет и блондинка неплохо им владеет.
Она шла по тротуару — высокая, элегантная, в цветастом шелковом платье, — и мужчины оглядывались на нее…
Спектакль в театре шел второй раз. Билеты были распроданы заранее, возле подъезда шумела толпа празднично одетых людей. Савицкая постояла немного, будто ждала кого-то, посмотрела на часы и вошла в театр. В зале прошла к одиннадцатому ряду и села в кресло рядом с лысым мужчиной. Бутурлак, делавший вид, что разыскивает свое место, чуть не вскрикнул — сомнений быть не могло: блондинка встретилась со Штехом.
Свет медленно погас. Бутурлак, пригнувшись, скользнул за бархатную штору. Капельдинерша, закрывая двери, шикнула, но капитан проскочил мимо нее в фойе.
— Телефон и два — три места в зале, — сказал Бутурлак администратору. — Одно — в ложе справа. Один стул приставьте в проходе к двенадцатому ряду.
— Сделаем, все будет сделано. — Администратор вышел, а Бутурлак позвонил Яхимовичу.
Подполковник, выслушав его, ответил коротко:
— Действуйте!
По распоряжению Бутурлака все выходы из зала были взяты под контроль, перекрыли парадный и служебный выходы из театра, а также выезд из внутреннего театрального двора, расставили посты вокруг всего огромного здания.
Приехал Яхимович. Бутурлак ждал его в администраторской. Выслушав донесение, подполковник спросил:
— А где Копоть?
— В левой ложе возле сцены. Оттуда хорошо видны Штех и Савицкая. Но вряд ли во время действия они выйдут из зала.
— Конечно. Но могут вообще уйти после первого же акта.
— Будем брать на улице. При выходе из театра.
— Кто?
— Соколов и я.
— Хорошо, — согласился Яхимович. — Только будьте осторожны. У этого Штеха какая-то звериная интуиция, сильный и владеет оружием блестяще.
— Что ж, — кивнул Бутурлак, — попробуем взять без шума.
…Штех только взглянул на Савицкую, как понял: произошло непоправимое. Умел читать по ее глазам. В зале начало темнеть, а затем свет погас совсем.
— Ну? — прошептал нетерпеливо в ухо.
— Ловушка… Там была ловушка, и Ярослава взяли.
Штех откинулся на спинку кресла. Смотрел, как медленно раздвигается занавес, и плохо понимал, что происходит на сцене. Какая-то хата под соломенной крышей, вишневый садик и панорама села на заднем плане. Зачем он здесь? Взяли Ярослава Доберчака, последнего его помощника, устроили вульгарную ловушку, куда мог попасть и он. Слава богу, Галина отсоветовала идти на встречу со Жмудем. Умница она, Галина, и любимая; более нежной и умной, наверно, нет на всем свете. Шевельнулся в кресле, почувствовал теплое Галинино плечо, прижался и спросил еле слышно:
— Гришка Жмудь там был?
— В том-то и дело, что был…
Штеху сделалось страшно. Если арестовали Жмудя, то в госбезопасности, наверно, знают, что связал его с Кострубом отец Иосиф Адашинский. Вот Гришка Жмудь и позвонил его преосвященству, назначил ему, Кострубу, свидание в парке, и он сразу понял, что Жмудя надо убрать. Но так попасться на удочку! Только случай спас его сегодня.
“Однако, — подумал, — дела не такие уж и плохие. Ярослав не знает, где я квартирую, отец Адашинский поддерживал со мною связь через Галину, вчера прислал какого-то старика с запиской. Галина меня не выдаст, Галина влюблена в меня, и я пообещал взять ее с собой за границу. Но надо сегодня же сменить квартиру. Есть еще один человек. Знает: в случае провала попадется и сам. А он служил в эйнзатцкоманде, вешал, расстреливал — за это по головке не погладят”.
Взял руку Галины, сжал осторожно и спросил:
— А ты как?
Она поняла его сразу.
— Проверяла, — объяснила. — Никого.
Если Галина говорит — никого, так оно и есть. Галина хитрая и осторожная, она хитрее и его самого…
На сцене парень в полотняных брюках выяснял отношения с девушкой, она плакала, а он кому-то угрожал, девушка была красивой, она нравилась Штеху, он старался понять, что делается на сцене, но никак не мог — эта история с Гришкой Жмудем выбила его из колеи. Незаметно взглянул на Галину. Вот характер: смотрит с интересом, переживает, спектакль увлек ее, забыла обо всем на свете, даже о нем.
Хотел что-то спросить, дотронулся до нее, но Галина остановила его:
— Поговорим в антракте, не мешай.
А в антракте их могут ваять.
Штех переплел пальцы, стиснул больно. Там, в Мюнхене, еще тешат себя иллюзиями, а он знает, что все их расчеты — мыльный пузырь. Хоть бы им удалось удрать отсюда, а дальше… Пока Запад как-то заинтересован в них, но кто знает, что будет дальше, как повернутся события.
В антракте Штёх отвел Галину в угол фойе. Сели так, чтобы не обращать на себя внимание, и Штех попросил:
— А теперь расскажи, как все было.
— Может быть, уйдем отсюда? — предложила.
— Лучше вместе со всеми. Затеряться в толпе. Уверена, что тебя не засекли?
— Да.
Она рассказала о том, как все произошло в сквере. Прозвенел звонок, и Штех сказал мечтательно:
— Вот так бы не думать ни о чем! Нет ни наших, ни ваших… Спектакль, ты
